И придут наши дети

Юрик Любош

В те времена «Форум» как раз создавал актив областных и районных корреспондентов. Редакция обратилась в район, а район в свою районную газету. Главный редактор вспомнил о Флигере и рекомендовал его на эту должность.

Фердинанд Флигер был приучен слушаться начальство, его приказы никогда не обсуждал и не оспаривал, а кроме того, шеф накинул ему к зарплате еще сто крон. У Флигера было неясное и необъяснимое ощущение, будто в том, что с ним происходит, есть нечто неизбежное и роковое. Заявление об уходе он так и не дописал и вместо этого начал кропать сообщения с мест.

Он добросовестно писал об урожае картофеля, о новой автоматизированной линии, о выступлении фольклорного ансамбля. В День печати, радио и телевидения он получал грамоту

и пятьсот крон в конверте. Потом его пригласили в Братиславу на актив местных работников печати, тогда впервые в своей жизни он получил бесплатный обед, жил в гостинице «Киев» и увидел в баре «Луна» развлекательную ночную программу. Жизнь явила ему соблазны журналистской профессии.

Спустя какое-то время он почувствовал, что больше так не выдержит, снова вложил в машинку чистый лист бумаги и снова начал писать заявление об увольнении. Он писал его долго, старательно, взвешивая каждое слово и формулируя фразы так, чтобы никого не рассердить. Но и на этот раз вмешалась судьба: неожиданно позвонили из «Форума» и предложили ему освободившееся место. Предложение было соблазнительным, и, по всеобщему мнению, Флигеру подвалило огромное счастье. Коллеги от всей души завидовали ему, хотя он был готов уступить им это место. Однако ему не хотелось никого огорчать, не хотелось привлекать к себе внимание тем, что отказывается от такого лестного предложения, и потому он с неохотой принял его.

Мечта о пожарной трубе и кошках вновь отдалилась.

Когда Флигер пришел на новое место, его направили в отдел социальной жизни и поручили ведать деятельностью национальных комитетов и социальным обеспечением. В редакции он был молчаливым и исполнительным, избегал всяких конфликтов, не имел ни к кому никаких претензий и потому не имел никаких врагов. У него была приличная зарплата и однокомнатная квартирка.

Однако, как ни старался, он не находил никакого удовлетворения в своей журналистской работе. Он не мог понять главного редактора, который требовал от сотрудников критических материалов и постоянно вступал в полемику с вышестоящими организациями, он не понимал и своих коллег, восхищавшихся каждым критическим выступлением, и даже не понимал самого себя, когда время от времени позволял увлечь свою скромную душу этой наивной игрой больших детей. Ему казалось, что только он задается вопросом: какой смысл во всем этом? Он скептически смотрел на черненькие жучки-буковки и спрашивал: ну и что? Что же дальше?

Он не вступал в дискуссии, когда другие говорили о политике, он думал об оравской деревушке, вспоминал трех усталых стариков-учителей и блестящую латунную трубу.

А потом произошла встреча со Штефаном Пустаем, который в своем затухшем домике на окраине города и цивилизации искал лекарство против смерти. Какое безумие, думал Флигер, какая глупость мечтать о вечности, отказываться от такого великодушного и великолепного дара, предоставляемого нам милосердной природой, отвергать смерть! Умереть! Да это же наивысшая милость, которую нам предлагает жизнь! А он должен легкомысленно отвергнуть эту милость только потому, что какой-то там Штефан Пустай стоит на пороге вечности?!

Люди боятся смерти, размышлял Флигер, но почему? Ведь смерть необходима, она неизбежна для существования всего живого, даже при том, что она опровергает жизнь, она составляет с ней диалектическое единство. Смерть — это перемена, а перемена — это развитие, без смерти развития не было бы. Какая простая истина! Какое там бессмертие, какая вечность! Это был бы конец, действительная гибель человечества!

Уйду, исчезну, говорил себе Флигер, чуть раньше исполню это свое назначение, не позволю отнять у меня эту единственную привилегию, власть над собственным телом.

Он отодвинул чашку кофе и потянулся за трубочкой снотворных таблеток, которые ему выписали в медпункте Пресс-центра. Он уложил их в столбики перед собой, словно шахматные фигурки на доске, словно послушных солдатиков смерти. Взял в руки одну белую

таблетку, но, поднеся ее близко к губам, заколебался. Сухое прикосновение таблетки было ему неприятно. Он рассматривал ее со всех сторон и видел тонкую структуру белых кристалликов. Так, значит, в них заключен ответ на все, что меня тревожит, думал он. Он открыл рот, положил таблетку на язык и быстро запил ее глотком кофе. Тут же взял вторую. Она была такой же сухой и ломкой. Сухая смерть, подумал он. Кристаллическая смерть с горьковатым привкусом. Ему опять показалось, будто что-то не так. Это глупо, подумал он, такая вот сухая, сонная смерть. В чем ее величие? Он почувствовал, что мужество его слабеет. Быстро положил следующую таблетку на язык и закрыл глаза. Рот наполнился горькой слюной, и он сморщился, сложил губы и выплюнул ее. Он понял, что такой горькой смерти ему не хочется.

Он уже знал, что в этот раз не умрет. Собрал все таблетки и одну за другой вложил обратно в стеклянную трубочку. Трубочку хотел выбросить, но потом передумал. Может, еще сгодится.

Взгляд его упал на пишущую машинку. Безо всяких раздумий он подошел к ней, вставил лист бумаги и написал заявление об уходе. Ему сразу стало легко: он знал, что написал самые правдивые слова в своей жизни.

У Гелены Гекснеровой, секретарши «Форума», наконец-то снова возникло ощущение, что все теперь в наилучшем виде. Еще вчера в редакции все было крайне плохо: главного увезли на «скорой», и наступило безвластие. Но уже на другой день Порубан снова был на работе, быстро назначил своего заместителя и тут же переложил на него часть обязанностей. Ответственному секретарю удалось выдержать график, потому что Соня Вавринцова принесла репортаж о вырубленных деревьях. В последнюю минуту вставили в номер и материал Прокопа об аварии в Буковой, так что номер теперь был готов. В понедельник его лишь дополнят последними сообщениями из-за рубежа, а во вторник запустят печатную машину. Но тогда Гелена Гекснерова будет уже на пенсии и редакционные заботы ее никак не будут касаться.

Все уже было готово к торжеству: в холодильнике охлаждалось пиво, на столе разложены бутерброды, жареные цыплята с солеными огурчиками. Сотрудники томились в ожидании.

В кабинете секретаря главного редактора уже сидела преемница Гелены, звали ее Марта Рендекова, она была энергична и привлекательна. Гелена чувствовала, что передает свое дело в надежные руки. Она уже думала о завтрашнем дне, о том, как проведет на озере ленивую солнечную субботу, она была довольна, что ее последний день в редакции проходит тихо и спокойно.

Она решила, что сделает еще несколько мелких дел: надо подготовить приказ о переводе стажера Якуба Якубца в редакторы, предложение о назначении Матуша Прокопа на должность заместителя главного редактора, которое нужно отослать в вышестоящие инстанции, и отправить письмо о том, что редакция освобождает Мариана Валента от занимаемой должности в связи с переходом… и так далее. Одновременно она думала о том, чем закончится романчик Прокопа с Катей Гдовиновой и что самая последняя новость в редакции — это повышенный интерес Валента к Соне Вавринцовой. Ей было досадно, что ее уже не будет, когда эти отношения придут к развязке. В комнату вошел Фердинанд Флигер с конвертом в руке. На его усталом лице она прочла какую-то отчаянную решимость. Флигер попросил ее передать конверт шефу и быстро, не попрощавшись, вышел.

Гелена привыкла вскрывать каждое письмо, адресованное главному, она распечатала и письмо Флигера, прочитала текст несколько раз и тут же хотела войти в кабинет главного редактора. Заявление Флигера об уходе было событием чрезвычайным. Она уже подошла к дверям, но остановилась. Нет, лучше она отдаст письмо новой секретарше, пусть та отнесет его Порубану только в понедельник, с этим не стоит спешить. Ей не хотелось в последний день, именно сейчас, когда она навсегда покидает редакцию, портить настроение и себе, и начальнику. Она отдала конверт Марте.