И пусть их будет много
Шрифт:
*
Потом ее крестили. Имя не прижилось, девочку все по-прежнему звали Жиббо. Ее отмыли, оставили при доме. Поручали ей не самую простую работу. Но она не жаловалась, не роптала. Работала, как могла.
Отец Бертран подзывал ее иногда, брал за руку, приводил в церковь. Долго расспрашивал, о чем она думает и что чувствует. Вздыхал теперь редко.
Однажды она, осмелев, спросила:
– Мама когда-нибудь вернется?
Он покачал головой:
–
Она всегда знала, что с ней что-то не так. Она чувствовала приближение горестей, видела знак смерти над головами обреченных. Однажды спасла хозяйского сына, за мгновение до обрушения вытянув его из-под навеса, под которым висели туши только освежеванных животных. Охота была особенно удачной, дичи было побито много. Балки не выдержали.
Второй раз - не спасла. Знала, чувствовала, что случится несчастье, но не поверила, не доверилась своим ощущениям. Да и что она могла? Разве господ остановишь предчувствиями сумасшедшей девчонки?
В тот день молодого господина на охоте задавил его собственный конь.
Когда в замке родился его теперешний хозяин, Жиббо уже жила отдельно - в небольшом, укрытом от глаз чужаков, доме в лесу. Жить рядом с людьми она больше не хотела.
Ходила через лес к знахарке, что жила у самой реки, училась распознавать травы. Вспоминала, чему учила ее мать. Что-то вспоминалось, что-то чувствовала интуитивно. С каждым днем все больше, все лучше.
Деревенские прибегали к ней теперь при всякой нужде. Просачивались, продирались сквозь осиновые заросли, протискивались по тонким, как нити, едва заметным тропинкам.
Когда в замке кто-то болел, ее тоже звали.
Перье, тогда еще молодой и красивый, строил глазки и даже однажды позвал замуж. Она расхохоталась. Отказала.
– Ведьмы замуж не ходят, - ответила.
Он не отступался, приходил к ней сам.
Потом перестал ходить. А через восемь месяцев у нее родилась дочь. Тоже Жиббо.
*
– У тебя есть дочь?
– спросила Клементина, когда Жиббо замолчала.
– Была.
Она посмотрела на Клементину сухими воспаленными глазами.
– Красавица и умница была. Вздернули ее на суку драгуны в страшном тридцать шестом. Тогда тоже много солдат в этом краю было. От всех не спрячешься. Пошла она травы собирать на болота, да и не вернулась больше. А я все видела. Лежала в доме больная и видела. Все перед моими глазами прошло.
– Она засмеялась нехорошим, тяжелым смехом.
– Ни один, что был там, когда вешали мою девочку, ни один домой не вернулся. Все тут остались.
Взглянула внимательно на побелевшие губы Клементины.
– Вижу, ты поступила бы так же.
– Да, - ответила та твердо, - если бы хватило сил и умения.
– Тебе бы - хватило. И хватит.
– Хватит? Что-то случится с моей
– поймала Клементина старуху за руку.
– Нет, с ней все будет в порядке. Но тебе самой понадобятся силы.
Посмотрела на молодую женщину внимательно.
– Ты боишься?
Клементина прислушалась к себе.
– Я... я не знаю, - ответила смущенно.
– Я знаю.
– Старуха выделила "я".
– Знаю. Много трудностей выпало на твою долю. И много еще выпадет.
– Я не хочу, - жалобно сказала Клементина.
– Я хочу быть счастливой.
– Будешь, обязательно, - улыбнулась старуха.
– Но не теперь. Позже.
*
Три ночи подряд Клементина приходила в башню. Три ночи подряд Жиббо, едва завидя ее, укладывала молодую женщину на мягкую шкуру, подкладывала под голову мешочек с духовитыми травами, поила отварами, шептала что-то, нашептывала.
Когда Клементина пыталась протестовать, настаивала:
– Нет теперь времени на пустое. Надо сначала тело твое с душою объединить. Силой сердце твое наполнить, страх из него изгнать. Лежи смирно, малышка. Доверься мне и лежи.
Это старушечье "доверься" действовало отчего-то на Клементину безотказно.
Она послушно опускалась на шкуру, смотрела какое-то время сквозь ресницы на шевелящую губами старуху, потом забывалась: то ли засыпала, то ли уносилась душой куда-то. Ей казалось, она слышала, как за окнами башни свистит ветер, как воют волки в далеких лесах, как шелестят, перемалывая гальку, океанические волны, накатываясь на берег. Ей чудились соленые брызги, рассыпающиеся по лицу, тепло вигвама, который когда-то был ее домом, веселый гвалт индейцев у высокого костра. Привиделось однажды знакомое лицо отца-иезуита. От виска его вниз бежала тонкая струйка крови, стекала к подбородку, густыми каплями падала на подтаявший снег. Он смотрел на Клементину и ободряюще улыбался.
От щемящего страха за его жизнь, смешанного с безудержным желанием обнять, прижать к себе, избавить от пыток - она проснулась, вскочила, коснулась рукой мокрой щеки. Затрясла головой, стараясь выгнать из уха натекшие туда слезы.
Жиббо смотрела на нее в упор.
– Тебе надо освободить свое сердце и разум, отделить любовь от ненависти, страх поражения от стремления победить. Одно мешает другому.
На исходе третьей ночи Жиббо сказала:
– Теперь будешь ходить ко мне днем в лес. Нельзя больше потчевать твоих домашних сонным отваром.
– А почему бы тебе не приходить в замок?
– спросила Клементина.
– Нет, - покачала головой старуха, - Мне ход в твой дом заказан. Приходи, когда сможешь. Лучше, приходи одна. Не стоит знать твоим воинам о наших встречах. Это может навредить тебе.
Клементина посмотрела на Жиббо с недоумением.
Не спросила - отчего заказан? Жиббо сама заговорила: