И пусть весь мир под дождем
Шрифт:
– Какая же зануда. А с виду не скажешь. И рисуешь так.
Гость взял полосатую кружку и стал торопливо допивать кофе.
Понятно, что это была манипуляция, но все равно ей стало неловко. Захотелось сгладить.
– Понимаете, это не совсем привычная для меня ситуация. Незнакомый человек, в маскировочной одежде, пришел ко мне без приглашения и…
– Все-таки я прав, ты – зануда. Пойду. За кофе спасибо.
Он поставил кружку на подоконник, натянул на голову капюшон и направился к выходу.
Она
После того, как начали ремонтировать крышу старого промышленного здания, в котором размещалась ее мастерская, потолок стал осыпаться.
Каждое утро Сильвия разгребала завалы, хоронившие под собой ее холсты, мольберты, банки с красками и кистями. Сначала собирала куски осыпавшейся штукатурки в мешки и тащила их через весь задний двор к контейнерам. Потом подметала мастерскую, чистила кисти и холсты, передвигала мольберт и стол с инструментами туда, где потолок уже полностью обвалился.
Но и это не спасало. В следующий раз потолок обвалился на готовую картину, сломался подрамник, частично повредился холст. Не восстановить, придется делать все заново – она этого терпеть не могла.
Пошла к управляющему, тот сначала отпирался, оправдывался. Потом заверил, что скоро это безобразие прекратится, и ее потолок тоже отреставрируют. «Сделаем в лучшем виде, ага. А картина… ну, что я могу сделать. Почините как-нибудь, потом компенсируем».
Сильвия собрала в совок очередные куски потолка, отвалившиеся за время визита странного гостя.
Что это вообще было? Неужели она и правда – как он сказал… зануда?
За последнюю неделю она терпеливо вынесла из мастерской, наверное, уже тонну обвалившейся штукатурки.
А сегодня утром нашла в двери предписание от управляющего: «Немедленно вывезите с мусорной площадки свой строительный мусор». Как же, бегу и падаю.
В душе закипала обида на этого ряженого придурка. Надо же, зануда. Она – зануда. Бред какой-то. Чушь. Неправда.
В дверь стучали.
Кого на этот раз принесло? Не иначе сегодня день открытых дверей.
– Открыто, – крикнула Сильвия, не отрываясь от кофе.
Раздался повторный стук. Чтоб вас всех. Очень вовремя.
Сильвия закричала громче:
– Открыто, входите.
Дверь распахнулась, на пороге снова стоял он. Уже без маскировки. Без всех этих уродских мешков. В джинсах и забрызганной мелкими каплями серой футболке.
– Хочешь сказать, что видишь мир перевернутым?
– Когда работаю, да.
– А сейчас?
– Обычно вижу.
– То есть я сейчас у тебя не вверх ногами?
– Вниз ногами, вверх головой.
– Ну ладно, понятно.
Они пили по второй порции кофе. Он снова рассматривал ее картину – ту самую,
– Подожди, но ведь у тебя и с цветом… непонятно вообще, – бормотал он, щурясь на картину, – Откуда берется сияние? Какие-то специальные пигменты?
Сильвия показала в угол, на большой деревянный стол, где были свалены все ее краски, кисти, рабочие палитры. Она в основном писала маслом, реже – акварелью. У нее были хорошие материалы, самые лучшие из тех, что можно найти. Но такими же писали все знакомые художники. Ничего особенного в них не было.
– Значит, ты – алхимик?
Она была – маляр, покрывающий краской, заполняющий цветом многочисленные стены воображаемой комнаты, в которой она оказывалась, когда рисовала. Цвета там, внутри этой ее комнаты, были скорее свет, чем цвет.
И это не комната даже, а камера-обскура, в которую зритель заглянет потом со стороны холста. Глядя на картину снаружи.
– Короч, ты – нереально крутой художник, поэтому… – сказал ей тогда До.
– Да, меня хорошо покупают.
– А вот это вообще не показатель.
– Еще какой показатель. Единственный в мире рыночной экономики.
– Нет. Всего лишь странное совпадение.
– С чего ты взял?
– Ценители искусства, те что покупают картины в галереях, обычно вообще не разбираются в настоящем. Только в дерьме.
Слово «дерьмо» он произносил с сильным акцентом, как и ее имя, не смягчая согласных.
– Ну спасибо на добром слове.
– Я сейчас не про тебя. Не про твои рисунки. Точнее, картины. Или полотна? Как вы их там называете, чтобы правильно?
– Не важно, продолжай.
– Понимаешь, в большинстве этих… как их… да, художников… нет ничего особенного. Там, внутри, – он постучал себя в грудь, – Им нечем поделиться. Нечего предложить миру, кроме собственного дерьма, которым они заполнены по самые уши. Но они все равно хотят делиться.
– Пусть делятся. Тебе-то что?
– Дерьмо – это же давно шаблон в искусстве. Все тащат в искусство свое дерьмо, и оно уже воняет – хуже некуда. Неужели не замечаешь?
– Вот даже если и замечаю, то что?
– Хочешь честно? Ты могла и не тратить столько лет своей жизни… пять, правильно?.. на художественную академию. Могла не тратить деньги своих… родителей, спонсоров или кого там еще, на обучение там…
– Ты вернулся намекнуть, что мне не стоило быть этим-как-его-художником и пополнять искусство своим дерьмом?
– Не перебивай, ладно?
Он походил, нервно дергая полу своей забрызганной футболки.
– Так вот, – он снова собрался с мыслями и продолжил, – То, как ты рисуешь, извини, пишешь – правильно, да? То, что ты пишешь, то, как ты это делаешь – в художественных галереях… академиях… не учат. Этому вообще не научиться, так мне кажется.