И сколько раз бывали холода
Шрифт:
О чем мы тогда говорили? Валька был немногословен — он слушал. Митя мог рассказать больше всех. Нам казалось — он знает обо всем на свете. Он много ездил с родителями. Заграница была тогда почти недоступна, но… «На стране родной я поставил крест», — говорил Митя, имея в виду, что пересек ее с севера на юг, и с запада на восток.
— Мы долго жили на Камчатке, — говорил он, — Сугробы там — со второго этажа можно скатываться на санках. Окно открыл — и вперед. И ни одного голубя. Когда отец привез нас в Москву, у памятника Неизвестному солдату было столько голубей — я смотрел
Родной для тети Нины Кавказ — считал себе родным и Митя. Завораживали названия, которые произносил он — Чегет, Чегем, Баксан…
— У нас в Пятигорске — жарко, а приедешь к Баксану — ну лёд… Горная река. Такое течение! Водопады — из-за пены не видно воды… А какие там лошади — арабы! Хвосты у них таким изгибом — видели, может, в кино? Умнющие кони, как профессора.
— Белые? — спрашивал Валька. Он все видел в цвете.
Митя качал головой:
— Лошади не рождаются белыми. Проходит несколько лет — тогда белеют. Легенда говорят, что их высекают из Кавказского мрамора, сбрызгивают минеральной водой — и они оживают…
Наша старая лошадь стушевывалась рядом с арабами, но еще жальче было ее. Еще больше ее мы с Валькой любили — щемящей любовью, когда все можно отдать — и яблоки, и хлеб, и душу.
А чтобы мы хоть немного представили себе кавказское небо — «Темнеет там — в один миг! И какие звезды огромные!» — Митя тащил нас ночью в Березовую рощу. Вернее, на холмы возле нее — где город не мешал небу, где оно было рядом — со всеми звездами!
Я купила его на рынке. Сто лет мечтала о собаке, и дома говорили — потому что достало мое нытье: «Ну ладно, если будет не слишком дорого….».
Наш Птичий рынок был обычно скуден. По субботам-воскресеньям стояло два-три человека с коробками в ногах. Там в сухой траве шевелились длинные уши кроликов. В сетчатых клетках — «на полусогнутых» — сидели куры. Из мешков доносился визг поросят — невидимых. Ни разу не увидела я в детстве поросенка, всегда — в мешках.
Иногда какая-нибудь тетка выносила котят. Медленно прохаживалась, прижимая их к груди, закутанных в платок: «Возьмите в добрые руки! За десять копеек — чтоб прижились!»
А тут сидел на складном стульчике мужик, в ногах у него стояла сумка, а в сумке спал щенок.
— Почем? — спросила я, решив, что если не очень дорого, то это судьба.
— Пять рублей.
Щенок был цвета песка, позже я услышала название — «палевый».
Я взяла его в руки — тяжелый, сонный. Совсем младенец собачий.
— Овчар, — сказал Митя, — Точно тебе говорю. Вот только цвет….
Те, чье детство пришлось на советскую пору, помнят волшебные слова — «немецкая овчарка». Эта порода была героем почти всех собачьих фильмов той поры — Мухтар, пограничный пес Алый… Добыть овчаренка было непросто — предстояло долгими месяцами стоять на очереди в клубе служебного собаководства, сдавать экзамены по техминимуму — этим определялось, можно ли тебе доверить породистого пса. А ночами детям снились острые уши, улыбающаяся морда, и умные глаза будущего друга и защитника.
— Мить, — сказала я и прижала щенка к себе, — Меня, конечно, дома убьют…
— Скажем, что это я тебе подарил на день
И правда, дома едва не убили. Самовольница, навязала не шею семье живое существо…Никто, видимо, не думал, что о собаке я мечтала всерьез. А теперь вот он, зверь, стоит, широко расставив лапы, и прудит лужу.
— Кончилась моя спокойная жизнь, — повторяла бабушка, — А я мечтала, когда выйду на пенсию…
Это была вечная присказка, и бабушке не стоило лишний раз повторять, о чем она мечтала — я это знала наизусть. Вязать она мечтала — вволю, плести спицами узоры из разноцветных ниток. Растить цветы в саду — тюльпаны, ромашки, розы…
В ней сочеталась жажда заработать лишнюю копейку к крошечной пенсии в сорок шесть рублей: «Мы люди тэмни, мы любим гроши» — это была ее фраза. С удивительной бесшабашностью и легким отношениям к этим деньгам — кровь ли польских дворян говорила тогда в ней? Она дарила знакомым не только букеты, но и свитера, над которыми сидела по месяцу. А деньги, заработанные стоянием на рынке с теми же цветами — весь день, летний, жаркий — деньги эти она ссыпала мне в руку:
— Поди, купи самых лучших конфет.
Дедушка, в конце концов, проявил привычную для него разумную строгость. Хорошо, пусть будет собака — внучка отличница, заслужила. Но четвероногое существо должно жить на улице и порога дома не переступать!
Только если на улице был лютый мороз, и ветки деревьев казались отлитыми из черного стекла и хрупкими, а пар, идущий изо рта, был густ и осязаемым — это уже за минус тридцать мороз — только тогда Дику дозволялось переночевать в маленьком коридорчике.
Он заболел — тяжко. Мы водили его к ветеринару. Он еле шел. Врач определил воспаление легких, назначил уколы. Но дедушка так и не разрешил впускать Дика в дом, овчар жил в будке, куда я готова была переселиться, и укрывать его своей шубой.
С тех пор мне щемяще жаль животных, как никого из людей. И нынешний пес мой — тоже палевый, но никакой не овчар вовсе, а американский спаниель — спит у меня в ногах, а иногда, окончательно обнаглев, пробирается, и устраивается головой на подушке.
…Когда Дик пропал, мне сказали, что он убежал на собачью свадьбу. Это был такой счастливый вроде бы финал. Убежал и пропал, и может быть, даже умер — от любви.
Я тосковала — выйти на веранду, и не увидеть его, несущегося навстречу, прыгающего, чтобы взбросить на меня лапы, жарко и торопливо дышать в лицо, облизывать так же торопливо, упиваться счастьем от того, что я есть.
Каково же было мое изумление, когда несколько дней спустя, я увидела идущего по улице Митю с Диком на поводке.
Митя к тому времени — а нам уже исполнилось по четырнадцать — стал удивительно хорош собой. Я знала, сколько девчонок на него заглядывается. Высокий, смуглый, летом голову он по-пиратски повязывал платком. И вот он идет, такой весь корсар, и рядом с ним на поводке — мой пес.
— Митька! Где ты его нашел?
Но никогда я не могла ожидать того, что услышу.
— Его продали. Твои. На хоздвор. За телегу навоза. Валька его нашел. А сегодня ночью мы его оттуда свистнули.