И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ
Шрифт:
- Кончишь валяться, разберись с ними сам.
Спустя пару минут со всеми разбушевавшимися пеньками было покончено самым решительным образом.
Расколов последнюю чурку пополам, Серафима, даже не прислушиваясь, поняла, что наступила тишина…
Которую исподволь расковыривало приглушенное не то шипение, не то гудение — фены еще изобретены не были, поэтому подобрать верное сравнение Серафима так и не смогла.
- Что это? — вполголоса, озираясь в опускающихся сумерках, готовая к встрече и бою с новым противником, вопросила она.
- Н–не…
- Смотрите! Еще пеньки! Приподнялись
- ГДЕ???!!! — подпрыгнула Находка.
- Вон! — и царевна ткнула пальцем в подозрительно неподвижную группу древогубцев почти у самого крыльца дома убыр.
- Где? — уже спокойнее вгляделась в них октябришна. — По–моему, это не они…
- А что тогда? — не унималась Серафима.
- Я сейчас разведаю!
И не успели девушки и слова сказать, как Саёк с мечом наголо понесся к засаде.
- Стой!!!..
- Все в порядке! — обернулся он, победно улыбаясь, к своим подзащитным. — Это просто колоды!
- Какие колоды? — не поняла царевна.
- С пчелами! Это местные ульи такие!
- Колоды?.. — вместо того, чтобы обрадоваться благополучному разрешению опасной ситуации, Находка вдохнула, побледнела и забыла выдохнуть.
- Да, Находка, не бойся! Это всего лишь пчелы убыр! А пчелы в это время года уже давно спят, это даже я знаю! — веселый Саёк панибратски постучал по круглому боку колоды. Изнутри мгновенно выросло в громкости и неприязни и без того не слишком дружелюбное гудение.
- Не трогай их! Отойди немедленно! — нашелся сразу же голос у Находки. — Не подходи близко!!!
- Да почему, Находка? Они в такую холодину — для них — носа наружу не кажут! — поддержала оруженосца Серафима.
- Потому что это не пчелы! Это шерстни!
- Шершни, что ли? — переспросил Саёк.
- Да не шершни, а шерстни! Это шершни в шерсти, и они даже зимой летают!
- А чем же они питаются? — от удивления царевна забыла о новой угрозе и ударилась в энтомологию.
- Мышей из норок в сугробах выкапывают, белок в дуплах находят, птичек… — начала перечислять октябришна, нервно поглядывая на колоды. — А летом они хозяйке мед приносят.
- Шерш… То есть, шерстни — мед? — изумился Саёк.
- Ну, да. У пчел отбирают и ей приносят, — мрачно подтвердила октябришна. — Убыр их, наверно, для охраны держит. Они только ее, поди, не кусают, потому что она им колоды поставила и кормит — хозяйка, значит, а остальных глазом не моргнут — заживо сожрут. Это нам сейчас повезло, что мы когда уже темнело пришли — они спать легли. А если бы хоть чуточку посветлее…
Ее болезненно передернуло от нарисованной и без того в последнее время хронически воспаленным воображением картины.
Серафима снова прислушалась.
Снаружи злобно возились, ворчали и скрипели сырой корой набежавшие со всего леса древогубцы, но частокол стоял нетронутый.
Обратили на это внимание и ее спутники.
- Чего они ждут? — потребовала ответа у Находки Серафима.
- Я… ваш–ш… Сер–р–ргий… Н–не зн–н–н… — октябришна страдальчески заморгала, беспомощно наморщила лоб, но вдруг вытаращила глаза и стукнула по лбу рукой. — Знаю, ваше царственное величество, знаю. Вспомнила. Бабушка когда–то
- И откуда они берутся? — нетерпеливо и не слишком вежливо оборвала Серафима зарождающийся рассказ Находки, который в другое время и при иных обстоятельствах с интересом бы послушала.
- Их выращивают убыр, — все поняла и не обиделась октябришна. — У себя на подворье. Чтобы в лесу их раньше времени гондыр не разорвал, пока они маленькие. Холит их, лелеет, как детушек малых. А потом, когда они вырастут, выпускает их в лес.
- Зачем это ей? — недоуменно нахмурилась царевна.
- Чтобы гондыру навредить, ваш… Сергий. Они с ним терпеть друг друга не могут, и постоянно воюют. То она ему древогубцев подпустит. То он ей… что–нибудь сделает, наверное… тоже… не знаю, чего… но не без этого, поди… Кто их тут, в глуши, знает… Ну, и вот — они поэтому ее частокол–то и не грызут, что она их вырастила и на волю выпустила. Вроде, хозяйка, значит. Они нас сюда загнали, заперли, а когда убыр вернется, то все ей расскажут, не иначе, чтобы она сама присудила…
До октябришны вдруг дошло, что она сейчас сказала, и ей стало плохо.
- Ой, дела–то… Ой, дела… Ой, спаси нас — убереги, батюшка Октябрь… Ой, последние наши минутки пришли… — опустилась на землю, горестно уткнула лицо в ладони и тихонько запричитала она.
Царевна обеспокоено поджала губы и огляделась.
Если бы ее кто–нибудь спросил, что она рассчитывала здесь увидеть, то она бы не просто затруднилась с ответом — она бы вовсе не нашла его.
Топор–саморуб?
Костер и факелы?
Ступу с помелом на старте?
Мешок дуста?
Неизвестно.
Но дожидаться возвращения убыр в такой обстановке даже ей казалось самоубийственным.
Ее родная троюродная бабушка была бабой–ягой, не самой вредной и мстительной, по всеобщему признанию [86], но если бы она вернулась домой и увидела, что кто–то заявился туда без приглашения и устроил там такой кавардак, а теперь с гордостью стоит на месте и дожидается ее реакции…
Долго бы ее дожидаться не пришлось.
И, скорее всего, это было бы последнее, чего вообще дождался бы возмутитель спокойствия в своей жизни, попадись он под горячую руку…
Возня за частоколом скоро прекратилась, но редкие поскрипывания, причмокивания и натужное трение коры о кору однозначно сообщали всем заинтересованным лицам, что осада не снята, а лишь перешла в затяжную стадию.
Забравшись на навес над поленницей, сложенной в сторонке у частокола, царевна собственными, и без того не сомневающимися глазами убедилась, что это именно так, и никак иначе. Даже в темноте, затягивающей исподволь, но надежно землю, можно было ясно различить пару десятков массивных матерых древогубцев, застывших на своих местах и неотличимых от обычных, добродушных и малоподвижных пней, если бы не меланхоличное пожевывание и причмокивание отвратительных красных каучуковых губ.