И уйти в закат
Шрифт:
А Питерс, возможно, мог.
Грег говорил, что мы с ним как-то связаны, и если я исполню свою роль в этой истории, то память вернется. Или хотя бы перестанет обнуляться.
Питерс говорил, что способен творить чудеса.
Если хотя бы кто-то из этих двоих не врал, то у меня есть шанс.
Тем временем на сцене на Джеремайю с неотвратимостью сползающего ледника наплывала та монументальная женщина из лобби.
— Веришь ли ты, сестра?
— Верю, брат!
— Веришь ли ты?
— Верю!
— Так исцелись же!
— Верю!
Зал ахнул.
Я
Ну ладно, сказала я своей циничной и ни во что не верящей половине. А это он как сделал? Колясочников, слепых и даже больного на каталке можно было легко подделать, но колышущиеся телеса этого бегемота в человеческим обличье казались вполне настоящими. И как он это провернул?
Проткнул булавкой замаскированный под одеждой дирижабль? А ошметки куда делись? И, если уж на то пошло, и она по-настоящему похудела, куда делись излишки растянутой кожи? Как вообще сама эта кожа сейчас выглядит? Есть ли растяжки и целлюлит, или косметологам страны пора бить тревогу, ибо с таким конкурентом им не совладать?
Я поняла, что мне необходимо подобраться поближе, высвободила локоть из руки Реджи и двинулась к сцене.
— Я мог бы увести тебя силой, — прошипел он.
— Ты мог бы попробовать, — сказала я. — И даже если бы у тебя получилось, я хотела бы посмотреть, как ты будешь пробиваться через заблокированный черный ход, если я стану тебе мешать.
— Мне следовало догадаться, — сказал он. — Боб, ты ни черта не понимаешь в том, что происходит…
— Я пытаюсь разобраться, а ты мне мешаешь.
— А… Ладно, помни, что я где-то здесь. Посмотрим, что из всего этого выйдет.
Из-за этой чертовой заминки я опоздала. Пока мы препирались с Реджи, и он хватал меня за руки, сдувшийся дирижабль успел покинуть сцену, и помощники Питерса технично спрятали его за кулисами.
Джеремайя вытер со лба пот, простер руки к залу и обратился к публике.
— Теперь, когда все страждущие получили утешение, когда больные получили исцеление, а сомневающиеся, если таковые здесь были, перестали сомневаться, пришло время рассказать вам, во что именно я верю! — провозгласил он.
— Минуточку! — крикнула я. — Минуточку, брат!
Он услышал и посмотрел на меня.
И весь зал посмотрел на меня.
— К слову о страждущих, — сказала я на полтона тише. Орать уже не было смысла, все внимание присутствующих и так было приковано ко мне. — Возможно, мне тоже нужна твоя помощь, брат.
— Так поднимайся на сцену, сестра, — сказал он, не выказав ни капли раздражения от того, что мое явление вынудило его отказаться от заготовленного сценария. — Поднимайся на сцену и поведай мне, что тебя беспокоит.
О, тут целый список.
Меня беспокоила мутная история с потерей памяти, мое туманное прошлое и не менее туманное будущее, скользкие ребята из ТАКС, которые настаивали, что я должна убить человека, непонятный Реджи, который, похоже, знал обо мне что-то, чего не знала
Что меня беспокоит, брат?
Я не знаю, с чего и начать.
Глава 12
Там было-то всего четыре ступеньки, так что я быстро оказалась на сцене, и мы с Джеремайей Питерсом, проповедником, чудотворцем и лидером деструктивного культа уставились друг на друга. Я смотрела на его открытое, дружелюбное, слегка вспотевшее то ли от выступления, то ли от сотворения чудес лицо и пыталась понять, шарлатан передо мной или нет. Что он думал обо мне, осталось тайной.
— Итак, что же тебя волнует, сестра?
Он выглядел совершенно спокойно, чего не скажешь о его помощниках, стоявших с напряженными лицами. А один из телохранителей за его спиной и вовсе сунул руку под пиджак. Может быть, у него сработали инстинкты, и он что-то почувствовал, а может быть, ему просто не нравилось, что все пошло не по плану.
Я замялась с ответом, и Питерс решил угадать, начав с самого очевидного.
— Твоя рука? Врачи говорят, что к ней никогда не вернется былая подвижность?
Вообще-то, ни о чем таком врачи мне не говорили, да и вообще, настоящих врачей я с самого пробуждения не видела, но былая подвижность руки не казалась мне чем-то критически важным. В конце концов, я же не музыкант или нейрохирург.
Хотя, черт его знает. Я же ничего не помню. А вдруг перед аварией я как раз собиралась стать музыкантом или нейрохирургом?
— На самом деле, у меня есть проблема посерьезнее, — сказала я. — Я не знаю, кто я.
— Как и большинство присутствующих людей, — провозгласил он. — Разве не этим вопросом мы задаемся большую часть сознательной жизни? Кто мы? Зачем мы здесь? Щепки ли мы, подхваченные течением, листья ли мы, гонимые ветром, есть ли смысл в нашем существовании, или оно — всего лишь случайное отклонение, и не будь нас — ничего не изменится? Ты пришла за ответами, сестра, и я дам тебе этот ответ, как и всем остальным.
— Боюсь, что такой ответ мне не совсем подходит, — сказала я. — Мне бы что-то более конкретное. У меня амнезия.
— Ты потеряла память, сестра?
— Да, брат.
— Как это случилось?
— В этом и проблема, — сказала я. — Я не помню.
Либо участие, отразившееся на его лице, было искренним, либо он — превосходный актер, заслуживающий своего персонального Оскара.
— И ты хочешь все вспомнить?
— Ну, такая была идея.
— А ты уверена, что это правильная идея? — поинтересовался он. — Ты уверена, что это на самом деле тебе нужно? Может быть, это знак. Может быть, это шанс начать свою жизнь с чистого листа, отстроить все заново, не опираясь на предыдущие ошибки? Ведь сказано было, что многие знания — многие печали, и…