И восходит луна

Беляева Дария Андреевна

Когда они вышли из машины, Грайс взяла Кайстофера под руку. И совершенно внезапно эта обязанность, налагаемая этикетом, показалась ей очень приятной. Ее охватила паника - слишком много вокруг было народу. И они взревели, увидев Кайстофера и Грайс. Грайс прижалась к Кайстоферу, почти испуганно, будто это непокорное море людей вокруг могло поглотить ее.

Сам Кайстофер держался уверенно, на губах его снова застыла улыбка. Он кивнул толпе. Грайс с облегчением обнаружила под ногами красную ковровую дорожку, но почувствовала себя не кинозвездой, а девочкой из сказки, которой нужно не сбиться с пути.

Сначала Грайс показалось, что их окружает обычная толпа, а потом Грайс увидела,

как люди вокруг измождены. Некоторые из них были только призраки, тонкие, как щепки, бледно-желтые, с запавшими глазами. На них были больничные рубашки, они цеплялись за стойки с капельницами, их поддерживали родные или они были в полном одиночестве. Некоторые носили парики, другие открыто выставляли лишенные волос головы на солнце. Это были очень больные люди. Опухоли пожирали их изнутри, а некоторые, измученные раком кожи, как корка покрывающим их тела, были в такой жаркий, солнечный день, замотаны до самого лба, носили перчатки.

И все эти люди, бледные-желтые, с белками глаз, которые стали розовыми от лопнувших сосудов, с сухими губами и изуродованными худобой позвонками, были счастливы. Никогда прежде Грайс не видела настолько счастливых людей. Они будто сошли с обложек журналов пятидесятых, и пусть в них не было цветения жизни, а их волосы, в случае если они вообще имелись, не были идеально завиты, их глаза блестели именно так. Эти люди пришли сюда за самой жизнью, эссенцией всего, что они любят.

Они смеялись, переговаривались между собой. Грайс видела, что многие, едва стоящие на ногах больные, были одеты не хуже Кайстофера и Грайс - смокинги и вечерние платья, стоящие целое состояние. Они смотрелись на изможденных телах глупо, несуразно, будто на вешалках.

Грайс знала, что Дни Дайлана не только великая радость, но и великая печаль. Не все люди, использовавшие последние силы, чтобы прийти сюда, доживали до конца праздника, когда Дайлан дарует исцеление. Некоторые умирали за минуты до освобождения. Какая чудовищная смерть, думала Грайс, это как быть убитым в последний день войны. Как страшно.

Но сейчас люди вокруг нее были веселые, радостные. Грайс думала, а вдруг и в этом году, кто-нибудь из особенно тонких, почти уже несуществующих людей, не успеет. Но сейчас и на их змеиных, бескровных губах скользили улыбки надежды, делавшие их изумительно красивыми.

Будь Грайс на месте Дайлана, она исцеляла бы людей сразу и лишь потом проводила сам праздник. Но Грайс не была богиней, она не знала, почему Дайлан поступает так, а не иначе. Скука, желание спасти лишь сильнейших, извращенное удовольствие, вековые традиции - что угодно могло удерживать Дайлана от мгновенного милосердия.

Грайс и Кайстофер шли по дорожке мимо раковых больных, кое-кто фотографировал их, им улыбались. Сейчас Грайс чувствовала их искреннюю радость. Ведь приход Грайс и Кайстофера означал, что еще один кусок паззла лег в мрачную картинку этого праздника. Скоро Дом Хаоса будет в сборе, и Дайлан начнет.

Эта толпа при том, насколько она была отталкивающей физически, насколько пугающей и многочисленной, показалась Грайс и прекрасной. Больные знали - Дайлан не устраивает конкурсов, Дайлан исцеляет всех. Они были все вместе, они поддерживали друг друга, они радовались друг другу, совершенно незнакомые люди были переполнены счастьем и благодатью всеобщего освобождения.

Грайс залюбовалась на людей, сбитая с толку ужасом и восхищением, и не сразу увидела, куда они идут. Грайс еще не видела храм Дайлана. Она знала, что храм Кайстофера находится дома, на нижних этажах и мало чем отличается от офиса, где работники Кайстофера, следующие обязательному дресс-коду и правилам этикета, отвечают на звонки представителей

компаний, где произошли неисправимые технические погрешности. Храм Олайви в Музее Моргана тоже мало чем отличался от светского места. Храм Аймили, кажется, располагался в казино, и Аймили не делала в нем ничего полезного.

Грайс никогда прежде не видела храм Дайлана.

Разве только на картинках в путеводителе по Нэй-Йарку. Экскурсии туда были запрещены, а просить Дайлана показать ей собственный храм казалось Грайс неприличным и излишне навязчивым.

Это было огромное сооружение совершенно неправильной формы. Оно не являлось какой-либо правильной геометрической фигурой, извиваясь по собственному желанию, будто бы было живым существом. Храм занимал территорию, сравнимую с территорией Белого Дома. Будто изгородь его окружали высокие каменные столбы, на которых были выбиты письмена неизвестного никому из людей языка. Единственным символом, понятным каждому, кто смотрел на него, были глаза, которые венчали каждый из столбов. Эти драгоценные, рубиновые глаза, напоенные солнцем, казались наполненными кровью.

Кайстофер мягко вел Грайс вперед, к храму. Красная ковровая дорожка заканчивалась, не сказать чтобы неожиданно, и ее место занимали сшитые друг с другом звериные языки. Некоторые из них были испещрены язвами - на такие Грайс старалась не наступать. Языки здесь, к счастью, появлялись только к праздникам. Грайс прошла по ним, чувствуя их упругую мягкость, и они с Кайстофером оставили людей снаружи храма, погрузившись внутрь, в его прохладную темноту.

Аймили рассказывала, что их отец велел построить храм Дайлана, потому как Дайлан был его первым сыном. Остальные обошлись храмами где придется. Обычными местами, где они демонстрировали людям свою божественную силу.

– Вот такое вот сексистское дерьмо, - фыркнула Аймили.

Грайс густо покраснела и неразборчиво пробормотала, что это называется "майорат".

Внутри храм Дайлана производил еще более безумное впечатление, чем снаружи. То ли рубины как-то передавали свои красное сияние внутрь, то ли здесь были установлены специальные прожекторы, но темнота была красноватой, даже алой.

Широкие коридоры, раздваивающиеся, расходящиеся в разные стороны, утончающиеся и расширяющиеся случайным образом, ничего общего с человеческой архитектурой не имели. Высокие, чем-то напоминающие готические, своды, поддерживались извивающимися, похожими на сосуды или щупальца, балками. Пол поднимался и опускался, идти было тяжело. В некоторых местах храма зияли дыры, как огромные, раскрытые пасти. Шаги Грайс и Кайстофера гулко отдавались в этом безумном пространстве.

– Здесь страшновато, - прошептала Грайс. Голос ее метнулся далеко-далеко, вернувшись эхом.

– Мы скоро придем. Будет получше, - ответил Кайстофер. Его это противоестественное место вовсе не смущало.

Наконец, через множество долгих минут, когда Грайс чувствовала смутную тошноту от давящей планировки этого безумного здания и красноватого света, они вышли в большой зал. Казалось, сюда можно было попасть из любой точки храма. Зал был окружен провалами коридоров, неровными, иногда слишком большими, иногда слишком маленькими. Все эти дыры, будто прогрызенные крысами, неаккуратные, вели в мраморный зал, начищенный до блеска. Белый и черный мрамор в алом сиянии, казались драгоценными камнями. Зал был огромный и совершенно пустой. Наверх шли три лестницы, которые вели к одной ложе, похожей на театральную. Бархатные диванчики и позолоченный балкончик резко контрастировал со всем этим безумием. Грайс увидела сидящих в ложе Ноара и Олайви. Она крутила в руках театральный бинокль, а Ноар говорил что-то ей на ухо.