И жили они долго и счастливо
Шрифт:
— И когда это ты заделался семейным психологом? — прищурился Сокол.
Кощей улыбнулся:
— Жизнь долгая, чему только не научишься.
Финист подавил вздох. По его мнению после сегодняшней ночи Кощей был последним, кому стоило рассуждать о правильном поведении в браке. Да и его с Василисой пятнадцать лет против их с Настасьей шестидесяти явно проигрывали. Но, как показывала практика, иногда вопрос был вовсе не в сроках.
Кощей встал из-за стола.
— Спасибо за мед. Выше всяких похвал.
— А ты? Как собираешься все налаживать? —
— А у меня и так все хорошо, — ответил Кощей и вышел за дверь.
Финист усмехнулся, покачал головой и снова потянулся к стакану. Он переоценил Кощея: до того, чтобы учиться на всех своих ошибках, ему явно было далеко.
***
Домой Сокол завалился ближе к полуночи. Едва не сшиб вешалку в прихожей, зашикал сам на себя: так можно и дочь разбудить. Настя вышла из спальни: растрепанная, завернутая в халат поверх сорочки, с красными глазами и бледным лицом.
— Я думала, ты не вернешься, — ровно сказала она.
— Правда решила, что так легко от меня избавишься?! — усмехнулся Сокол,
— Были основания, — пожала плечами Настя, потом прищурилась, присмотрелась внимательнее. — Ты что, пьян?
— Вдрызг, — подтвердил Сокол, решив не отрицать очевидное. Тем более, этот вопрос сегодня явно выбился в лидеры, Настя была третьей, кто задал его ему. И раз уж он начал говорить правду, то решил идти до конца. — И если ты мне сейчас не поможешь, то я упаду прямо тут.
— Всемогущие боги, — Настя потерла пальцами переносицу, то ли понарошку, то ли взаправду решая, бросить его отсыпаться здесь или все же помочь дойти до кровати. Многолетняя преданность победила, она подошла ближе. — Обопрись на меня, разувайся. Да тише ты! Разбудишь Ярославу, поколочу.
Сокол с трудом избавился от обуви, попутно и не удержался, прижал ее к себе, уткнулся носом в макушку, шумно сделал вдох. Настя пахла чем-то звонким, почти девчачьим, озорным и неуловимым, что заставляло его улыбаться даже спустя шестьдесят лет брака. А еще Настя пахла домом, в котором его ждали.
— Вот и Баюн тоже самое сказал, — прошептал Сокол. — Нашел меня… По запаху, наверное… Приказал идти домой, а то, говорит, тебя жена побьет и права будет, а ты ценный сотрудник, тебе завтра на работу… Только он не знает ничего, ты у меня такая хорошая, ты меня бить не будешь… Полбутылки меда утащил, сказал, в целях спасения персонала от пьянства… Ага, знаю я его цели… Свинья он после этого, а не кошак…
— Финист, ты меня раздавишь, — просипела Настя и наконец вырвалась из его медвежьей хватки.
С ее помощью он все-таки добрался до спальни, рухнул на кровать, с блаженством ощущая под собой недвижимое постоянство твердой поверхности. Не то чтобы он был так сильно пьян, соображал вроде бы хорошо, даже слишком для того, кто хотел забыться, но ноги почему-то служить отказывались.
Настя помогла ему стянуть футболку и джинсы, хотела уйти, но он поймал ее за руку, притянул, едва ли не опрокидывая на себя. Она покорно села
— Останься, — невнятно пробормотал он заплетающимся языком, ее растрепанный вид вызывал у него щемящее чувство нежности. — А Кощей говорит, ты меня любишь… — добавил он зачем-то.
— Что? — у Настасьи смешно округлились глаза. — Ты пил с Кощеем?!
— Ага, знаешь, он вообще нормальный мужик, хотя рожу я бы ему все-таки набил… Но Баюн сказал, успею еще…
И увидел, как у Насти несколько раз дернулось веко. Финист погладил ее по щеке, стянул с собранных в гульку волос резинку и пропустил через пальцы несколько черных прядей.
— Насть, не уходи от меня, а, — грустно попросил он. — Мы обязательно что-нибудь придумаем и справимся. Помнишь, Борислав в четыре года решил, что козел та же лошадь, спрыгнул на него с забора, а тот и понес… Сейчас смешно вспоминать, а тогда так страшно было. Вот и сейчас так страшно, Настен, а потом смеяться будем, какие мы дураки были…
— Ты и есть дурак, я никуда не собиралась, — прошептала Настя. — И я не говорила, что не люблю тебя. Я очень тебя люблю. Но еще раз напьешься, будешь ночевать на коврике под дверью.
— Не злись, — вздохнул Финист. — Я пил, потому что мне уже давно по-настоящему страшно не было, забыл, каково это, не стерпел.
Он подтянулся поближе, устраиваясь головой у нее на коленях, уткнулся носом ей в живот. Настя по привычке запустила пальцы в его волосы, массируя. Сокол заурчал.
— На-асть, а помнишь, какой я пир устроил, когда Борислав родился… Неделю гуляли.
— Помню, — буркнула Настасья, но он услышал в ее голосе улыбку. — Вы ему спать не давали, я вас всех тогда люто ненавидела.
— И когда Светозар родился пировали… И Тихомир. А рождение Ярославы как следует не отметили… Не дело это… Надо собрать всех… Дочка же… Любимая… Единственная… Потом придет какой-нибудь… Задурит… Права заявит… Все поотстреляю…
— Ну да, будто ты в свое время не так же поступил, — пробормотала Настя, но Финист уже спал.
Она аккуратно высвободилась из его ослабевшего захвата, переложила его голову со своих колен, встала, поцеловала в макушку и хотела уйти, но не смогла. Легла сзади, обняла со спины. Пахло медом (она все делала вид, что не в курсе, что бренчит в сумке Сокола после встреч со старшим сыном) и родным мужчиной.
Весь день она провела, рисуя в воображении сцены одна хуже другой, и пытаясь успокоить дочь, которая, прекрасно ощущая состояние матери, выдавала истерику за истерикой, прервавшись только на недолгий дневной сон, время которого Настя провела лежа с ней рядом, уставившись в точку в потолке. Кинжал на стене сверкал отполированными боками, и к концу дня Настасья поймала себя на желании выдернуть его из рамы и разломать. Ушел, значит ушел. Сбрасывает, и пусть. У нее вообще-то тоже гордость есть. А вечером, когда Яра наконец уснула, она не выдержала. Разрыдалась. Решила, коли придет — дверь ему не откроет. Кто ж знал, что убегая, он успел прихватить с собой ключ.