И звуки, и краски
Шрифт:
Беско вспомнил свой последний визит в университет. Как хотел он увидеть Тылко, последнего родного человека в городе… Он давно простил предательство «сопливому Тылко»… Слаб человек. Уж что, что, но эту-то истину Беско познал полной мерой. Известие о том, что Тылко погиб потрясло Лена. Он даже пытался оправдаться перед сокурсниками за то, что «они-то думали… а он-то оказывается… И одет как „функ“, и машина у него, и что так долго не давал о себе знать, хотя, как видно и жил, будто сын удельного головы…»
«Тылко погиб… — не отпускала Лена единственная мысль. — Что могло заставить его поехать на эту дурацкую станцию, где у него никого никогда не было? Как он мог попасть под поезд? А я-то посылал на голову друга столько проклятий там, в тюрьме!»
Курлыканье аэрокара приближалось. Горячий
Секретно
— Категория: 0
— Агенты: 232; 404.
— Технические средства: 17; 2; 4; 5-спутн.
— Носители информации: ликвидированы
— Количество экземпляров: 1
18.30. Объект в составе группы (поименный перечень прилагается), проследовала от площади Могущества до пересечения улиц Равенства и Имени аллес-дектора О'Кода.
18.45–19.35. Объект, не принимая непосредственного участия, является свидетелем захвата служебного автомобиля (Таура-М) дежурной группой спокойствия.
19.40. Группа, имея заложниками двух сотрудников службы Спокойствия (продектор Фролко Ник и фордектор Ванко Б'Урди) проследовал по улице Равенства через площадь Первого Слова и далее по улице Великих Старцев до ресторана «Тихая заводь», где совершила въезд в вышеупомянутый ресторан через витринное стекло.
Как свидетельствует техн. ср. № 17, именно Объект настояла на том, чтобы во время следования турбохода по указанному маршруту, фордектор Ванко Б'Урди пел непристойную песню Гойко Гона «Эх я, шкура я!»
При этом она кричала: «Громче!» и «В окно, неподкупный! В окно!»
20.05. Группа в неизменном составе совершает вынюхивание нескольких баллонов газа. Зарегистрирован акт глумления (техн. ср. №№ 4, 5) над честью работников службы Спокойствия. №№ 3 и 7, а также 9 и 2 заставляли вышеупомянутых сотрудников прислуживать за столом в кружевных чепчиках и передниках.
20.30. Совершается акт надругательства над честью сотрудников службы Спокойствия. Фордектора Ванко Б'Урди и продектора Фролко Ника награждают «эполетом чести», для чего используются части женского туалета: как то, разорванный на две части женский лифчик.
21.20. Группа оскверняет памятник Великому Старцу Сойко, №№ 4, 6, 9 по прилагаемому списку мочатся у основания памятника, а № 7, взобравшись на фигуру Сойко, привязывает к его простертой руке использованный баллон с загубником.
22.25. К группе присоединяется №№ 23, 49, 8 по списку. Объект в составе меньшей группы (№№ 1, 3, Т, 10, 23) следуют на автомобиле, принадлежащем 23, в направлении правительственного поселения.
23.08. Объект в «охотничьей сторожке», зона контроля агентов 307 и 309.
23.45. № 7 по списку предлагает Объекту вступление в половую связь. Объект неоднократно отвергает предложение, но в конце концов дает согласие, после чего совершает шутовскую подстановку (объект посылает вместо себя № 10 по списку).
24.05. Объект на автомобиле, принадлежащем 23 по списку, направляет в зону прекращения контроля и достигает ее к 24.35.
Хан, прикрыв веки, долго сидел над докладом спецслужбы, пытаясь представить себе Ге в обществе прыщавых юнцов, мочащихся у памятника Сойко, с гоготом сосущих загубник баллона, смотрящих на его девочку блестящими глазами, предлагающих ей «вступить в половую связь», и наполнялся омерзением и бессилием. С каким бы удовольствием он выстрелил в лицо этому прыщавому юнцу — номеру 7 по списку. Надо бы посмотреть еще раз, кто это. Вроде бы сынок аллес-дектора — начальника штаба… Хотя зачем? Какая разница… Где-то, когда-то, как-то это все равно произойдет. Конечно, но ведь не так же, хотелось бы, чтобы все это произошло по-человечески. Но рыба гниет с головы… Хан знает, что творится в самих «счастливых семействах». Дети — только слабое отражение того, что происходит на дачах, в охотничьих домиках, за заборами и стенами усадеб.
Сотворенное нами зло напоит землю ядом, А яд отравит наших детей.
Чье это? А-а… Гойко Гон.
Хан скомкал донесение и бросил его на черный пол камина, достал из стола циркониевый генеральский
Первое время, просматривая видеозаписи, доставленные с полигонов, где испытывалось «новое оружие» — Беско Лен, Хан чувствовал себя как именинник, получивший новую игрушку. Да, впрочем, и военные были увлечены не меньше. От того, что мог делать этот мальчишка, захватывало дух. Хранитель подписывал все новые и новые протоколы испытаний. «Танковая атака», «Расстрел», «Коррекция курса»…
Аллес-дектор, отвечающий за программу, стал придирчив к безопасности Беско. Десятки агентов переворошили настоящее и прошлое, взяли под контроль связи, отношения Лена. Став секретным оружием парень должен был исчезнуть из памяти тех, кто знал о его способностях. Это могло быть осуществлено только одним способом…
Первые комплименты и восторженные отзывы заставляли Беско тянуть так, что требовалось сдерживать его, давая возможность восстановить силы. Но постепенно его интерес к работе угас. Нет, это не были те кратковременные взбрыки, что случались с ним в первое время. Тогда все легко решалось с помощью толкового «функа» — Денко Дана. Теперь дело обстояло гораздо серьезнее.
Бригада психологов контролировала работу, учебу и — жизнь парня, а у того апатия сменялась депрессией, депрессия — агрессивностью.
Хан с недоверием просмотрел видеодоклад, подготовленный психологом, отвечающим за Беско. Данные медицинского контроля, карты, энцефалограммы, анализы крови, вперемежку с замечаниями, написанными таким языком, что у старца стягивало во рту от желания сплюнуть. Он придирчиво смотрел записи, сделанные на полигонах, космодромах, океанах. Беско бегал по плацу, стрелял из лучеметов, взрывал самолеты, прыгал с парашютом.
«Ну, злой… — соглашался он с растущим раздражением, — но какой нормальный человек любит строевую подготовку? Ну, а тут — устал, это же видно… Идиоты заумные. Дай им волю, изуродуют парня… Конечно, этот Лен — враг. Что-что, но этому нехитрому умению — с первого взгляда понимать, что человек — враг, Хана научила жизнь. Но и враги бывают разные. Бывают достойные — такие как этот Лен. А бывают — слизь… Тьфу! Он вспомнил № 7 из доклада спецслужбы. Изуродуют — покачал головой Хан, продолжая разговаривать сам с собой. В этого парня вбили уже столько, сколько платформ космического щита…
— Психолога, закрепленного за Леном, ко мне! — Заработала отлаженная машина вызова. Оборвав разговоры, сработали десятки фонов, поднялись в воздух аэрокары, понеслись машины.
В зависимости от того, где „брали“ нужного Хранителю человека, он представал перед ним либо в бабочке, либо в исподнем, а то и без всего. В зависимости от результата разговора, настроения Хранителя, текущей политики, вызванный возвращался в кабак или бордель, на берег реки для продолжения рыбалки, а мог, и такое случалось нередко, с перерывом на газовую камеру — в тели, на карьер.
— Жить хочешь? — спросил Хан стоящего перед ним немолодого, полнеющего человека с плешью на голове.
— Жить хочешь, спрашиваю? — грозно повторил вопрос Хан.
— Если потребуют интересы Режима… — начал дрожащим голосом психолог.
— Так, так… — с живейшим вниманием, склонил голову на бок Хранитель, — говори, говори… Режим, интересы… Еще что скажешь? Не потей, — предложил он психологу, лицо которого на глазах покрывалось крупной росой. — Ну, что замолчал?.. Ну, а раз замолчал, тогда меня слушай. Интересы Режима — это твой пациент, ты понял? Если он не войдет в норму… Впрочем, об этом потом. Он должен войти в норму. Ведь должен же ты жить в самом-то деле! Внуки есть?
Психолог отрицательно покрутил головой.
— Зря. Внуки — это прекрасно. Это лучше, чем дети, уверяю тебя. А у внуков должен быть дед. Значит, пациент твой должен войти в норму. Я логичен? — остановился, обернувшись Хаско Хан.
— Да, — закивал головой психолог.
— Ну вот видишь… — совсем уже умиротворенно развел руками Хан. — Значит, думай активнее. А пока расскажи, что там у него стряслось?
Психолог пытался говорить, но, судя по всему, во рту у него пересохло. Он и этого перепугался: надо было говорить, а не получалось.