И звуки, и краски
Шрифт:
Жизнь Беско переломилась на том самом рубеже, когда его вызвали ранним утром в кабинет ректора. Тюрьма, пытки, Гойко Гон, перевернувший душу. И мысли, мысли, мысли. Новое ускорение жизнь приобрела, когда он заглянул в мертвые глаза Хранителя. Глаза, в которых не было даже надежды на сочувствие. Глаза, которые принадлежали живому человеку, и тем не менее не жили.
И шквал событий потом.
Первое удивление офицеров, присутствующих на „испытаниях“: опытнейший водитель турбохода не в состоянии завести машину, если Беско этого не хочет. Десятки телекамер, фиксирующих каждое его движение во время эксперимента. Внимание окружающих, в целом, чего греха таить, — приятное. Все и всякие заботы с Беско были сразу же сняты. „Вы не проголодались,
Жизнь превратилась в скатерть-самобранку. Малейшее желание улавливалось и тут же материализовывалось. При словах: «Эй, сейчас бы…» — два десятка топтунов, постоянных сопровождающих, вытягивались, готовые немедленно исполнить желание. Конечна, немного досаждал ежедневный медицинский контроль, но попытки отлынивать мягко пресекались. Экспресс-анализ крови, сердечные ритмы, энцефалограмма, анализ всех возможных выделений, включая пот и выдыхаемые газы. На двадцать минут его превращали в куклу, которую кувыркали, пеленали, куда-то укладывали, слушали, нажимали и оттягивали. После этого за дело принимались гигиенисты, парикмахеры, костюмеры, после чего личный повар и, наконец, личный шофер и два охранника.
За Беско закрепили баллисту. Секретарь в чине обер-дектора почтительно сообщал план работы на день, утвержденный Комиссией: анализ уязвимых узлов удокской военной техники (самолеты) — два часа. Работа на тренажерах — два часа. Перерыв — два часа. Камерный концерт на южном побережье. Играет сам Сырко Пан! Потом — возвращение к работе — аэродром — вечерние полеты — четыре часа.
Работать приходилось с полной самоотдачей; занятия в учебных классах, схемы, видеозаписи производственных испытаний различных видов военной техники. Компьютеры, буквально терзающие хитроумными вопросами, вновь макеты самолетов, и удокских, и отечественных, двигатели, турбины, составы смесей, блоки, узлы, особенности работы, режимы…
Голова после пары часов уже ни на что не годилась. Хитроумно построенная программа включала в действие руки. Беско перебирался в кабины новейших истребителей и бомбардировщиков, надевал шлемофоны, в которых раздавались команды и шумы, сопровождающие реальный полет. За окнами кабины сияло несуществующее в реальности солнце, освещало аэродром столь же нереальный, хотя и полную копию где-то существующего. Он заставлял оживать все действия, запускал турбины, выводил самолет на рулежную дорожку, выползал всеми габаритами на взлетную полосу, запрашивал диспетчера, получал разрешение на взлет, совершал сотни заученных до автоматизма движений, считывал показания скорости, оборотов.
Измотанный непрерывным движением, дрожа всем телом, Беско выползал из кабины очередного тренажера и попадал в объятия бесчисленной своей обслуги: его вновь раздевали, обжигали паром, мяли, натирали, пеленали, рассказывали анекдоты, переодевали, кормили изысканнейшим обедом, сажали в баллисту: десяток минут перегрузок, десяток — невесомости и — очередной рай на земле: тихое море, пальмы, мраморные ступени дворца, предупредительные слуги, ни одного лишнего слова, как впрочем, и движения, беседка в закатном солнце, изысканный маэстро Сырко Пан. Худой, с неизменно-многозначительной улыбкой на скуластом лице. Человек-оркестр. Музыка. Неспешная прогулка по берегу моря. Особая, ни с чем не сравнимая, свежесть ветра, промчавшегося многие тысячи верст над морем.
Из кустов словно обер-дектор в штатском:
— Программа, равный Лен.
Дремота в баллисте, танкодром. Рев турбин, пыль, грохот, минирование, разминирование, подрыв зарядов, выведение из строя автомобилей, бронетранспортеров, танков, орудий, ракетных установок. Первое время все это захватило Беско, поглотило без остатка. Но вскоре невидимый нагар на душе сковал желания и мысли. «Ну почему все время убивать? Почему всегда разрушать?» Даже если деятельность предполагала созидательный момент, в целом она была разрушительной.
Поэтому и говорить лишнего не стоит. Можно про спорт. Кто как что пнул — это пожалуйста. Это поощряется, есть даже лотерея, можно «Дайду» выиграть.
Давит, давит тоска душу парня. Валятся из рук истребители и бомбы, выпадают из памяти схемы взрывателей. Спроси его, чего не хватает — не сумел бы ответить. Все дольше засиживается с ним психолог, подсовывает разные задачки: кого бы взял с собой, да на кого кто похож, кому бы что отдал, да кому бы чего пожелал… Некому! Не-ко-му! Один Беско. В целом мире один-одинешенек. Тысячи людей окружают его. Но разве же это люди? Охранники с рыбьими глазами, молчаливые, как рыбы, и такие же холодные. В каждом сне видит он тюрьму и Гойко Гона… Рассказывает ему о том, чего не успел досказать.
Есть еще где-то его деревня. Там — Ли. Но не пускают к ней ни на день, ни на час. Стоит только заикнуться, как немедля начинают подсовывать кого-нибудь. То горничная слишком долго постель стелет, и халатик у нее расстегнут. То вдруг у массажистки авария — застегни ей что-нибудь. А, то и вовсе по-простому… Иногда он сдается. Но это не приносит освобождения. Пожалуй, тоска становится еще сильней. Отводи потом глаза при встрече…
«Господи… чего хотят они все? — спрашивает себя порой Беско. — А я? Я-то чего хочу?» Какие-то самые простые желания способен отрефлексировать: хочется рассказать кому-нибудь о себе. Хочется услышать сочувствие. Хочется сделать что-нибудь вместе. Именно вместе с кем-то другим. Ему хочется любви.
Но как, как можно сделать все это, если ты не принадлежишь самому себе? Если время расписано до минут? И что не менее страшно — даже не говорят, что впереди! Ты — орудие, точнее — оружие в чужих руках. В последнее время — поездки на космодром. На земле, значит, все уничтожено, что только можно. Теперь полеты на баллисте сопровождаются испытательными программами: Беско должен увидеть космические объекты. Хватит ли у него способностей воздействовать на аппараты, несущиеся в пространстве с такой огромной скоростью? Беско пытается объяснить, что для него нет разницы в том, с какой скоростью движется объект, поскольку скорость, в конечном счете — это изменение расстояния, а ведь оно существенной роли не играет. Важно найти лишь объект в пространстве. Сложно лишь это…
Вспомнились ничего не понимающие желтые волчьи глаза аллес-дектора. — руководителя программы «сверхоружие». Как может скорость объекта не иметь значения? Вся наука об уничтожении основана на знании скорости объекта… Не понимает, но не мешает. Отдает приказ: разработать план. Три дня Беско никто не беспокоит. На четвертый появляется секретарь: «равный Лен…»
Как они забегали, когда Беско объявил, что он не хочет работать.
— Простите, равный Лен… к-как?
Он объясняет. Добавляет кое-что еще. Потом, подумав, еще добавляет. Этого уже хватило. Обер-дектор убежал.