И. Полетаев, служивший швейцаром

Бушуева Мария

— Она с него только капусту стрижет, а ты ей нужен для карьеры.

— Я? — поразился Полетаев.

— У тебя точно грипп, морда, Ксюшка тоже хочет сниматься в кино! — И Мариночка, не прощаясь, повесила трубку.

Ту-ту-ту-ту. Взять билет на самолет и улететь к нганасанам. Денег нет. Позаимствовать у Эмки бриллиант, взять билет на самолет и улететь к нганасанам. Ключ от квартиры забрала, акула. Взломать дверь, схватить бриллиант, достать срочно билет на самолет и улететь к нганасанам. Квартира на пульте. Все. Тупик.

Полетаев широко распахнул окно и свесился с подоконника: по улице

ехали машины, по улице шли пешеходы. С такой высоты прыгать, это уж наверняка. Сбегутся прохожие, вылезут из машин водители, застынут с открытыми ртами, а-яй-яй, такой молодой, кто бы мог подумать, такой симпатичный, женщины горько зарыдают. Врач "скорой помощи", как ледокол разрезав толпу, склонится над бедным телом, произнесет негромко, но внятно: "Поздно", девушка в белом платье уронит руки, закричит, точно раненая птица, такой молодой, такой красивый, слюнка, сладкая, как в детстве от ириски, загустела и сглотнулась, толстая баба, обвешенная тяжеленными сумками с огурцами и мясом, остановится, охнет, знать, судьба, да, слава тебе Господи, не такой молодой, гляньте, уже лысеть начал, у меня вон шурин на мотоцикле в столб врезался, так ему всего девятнадцать, или деверь, кто сказал, что лысеть начал, сама ты дура огурцовая, Полетаев раздраженно захлопнул окно, ради таких вот как вы, тупых обывателей, мы, гении человечества, без сожалений жертвуем собой, не думая ни о славе, ни о награде, а вам бы только мясо жрать и огурцом закусывать.

Но за куревом выходить в мир все равно придется, однако, через дверь.

Да, кипит жизнь, бурлит, ликует, поет, скорбно думал Полетаев, направляясь к палатке за сигаретами, а я лишний человек, классический герой русской литературы, как я вообще сюда попал в будней этих громадье? Тихонько подремывать на балконе маленькой усадьбы, дождь стучит по листьям, сонные солнечные лучи, а дождик-то выходит, брат, грибной, и трава такая свеженькая, и жук в ней сверкает неверным цыганским глазом, а потом зовут отобедать, севрюжка, уточка, помидорчики, клюквенная настоечка, а вы еще забыли подать грибки, дождик-то был грибной…

Ть-фу! Разобнажались нахальные девки, Полетаев чертыхнулся, наткнувшись взглядом на долгие голые ляжки, трущиеся возле киоска, в девятнадцатом веке и сыскать не могли по всей России две пары стройных женских ног, зато была тайна, целомудренный туман, броди в нем, замирай, ищи ножки, мечте сей можно было жизнь посвятить, на склоне лет трактат написать, но, не успев закончить, тихо почить, оставив внуку-недорослю смысл бытия в кожаном домашнем переплете, а сейчас вот они! вот они! вот они!

Он купил пачку самых дешевых сигарет и еще больше опечалился. Современность угнетала его. Она била по нервам. Она гнусно насмехалась над ним. Она сдергивала поэтическую вуаль. Она бросала ему не персик, а косточку от. Она, наконец, подсовывала ему самые мерзкие сигареты из всех наимерзчайших! Нет! Так больше жить нельзя! Полетаев курил и плевался. Мама и папа, вы не того родили; ни борьбы, ни страданий не в силах вынести моя душа. Ангел мой, где ты, когда ты пошлешь мне тихое счастье?

Позвоню-ка я драматургине, вдруг решил он, узнаю, здорова ли старушка. Мой гений — это мой тяжелый крест. Что делать, я его жалкий раб. Я червь. Я

бог. Позвоню!

Оказалось, драматургиня вполне. А вот муж в реанимации. Да, да, как раз в тот вечер. Всю ночь у постели умирающего. Горько, больно, мучительно стыдно, трагично. Одна в отсутствии супруга. И что же? Жду вас, голубчик, влейте целительное утешение в сердце несчастной покину…

— Сейчас?! — испугался он.

…ну зачем же так сразу, завтра, в то же время.

В десять? Да, да, спаситель вы мой.

* * *

…Сидя на корточках перед костром, Полетаев палкой шевелил пекущиеся в нем картофелины: кажется, готовы. От костра, точно живые, вспархивали искры, каждая со своим характером, одна вот зависла в ночном воздухе прямо перед носом Полетаева, ну точно дразнилась.

— Полуночничашь?

Он вздрогнул от неожиданности, оглянулся.

— А! Люба!

Любящая выпить хозяйка и сейчас была не совсем трезва.

— Эх ты Господи, — присаживаясь на полено рядом с костром, заохала она, — картошку пекешь?

Он кивнул.

Еще одна искра вспорхнула и чуть не залетела ему в глаз.

— Ты чего-нибудь про шаровые молнии слыхал? — завела серьезную беседу Люба. — Мне Тимофей как-то прошлый год еще говорил, в Васюшкине, такое село здесь есть недалече, к мужику прямо в дом залетела чертовка, пужала его, пужала, носилась за ним, как угорелая, а потом возьми и сигани в окно, оно открыто было, а там козел во дворе стоял привязанный, траву жевал старый дурень, она прям в козла — дотла его спалила. А мужика, знать, пожалела. У нее, выходит, свой норов есть ну прям как у нас.

Да, картошка готова, пугало ты садовое, в уголья сожгешь.

Полетаев, как дымящиеся шайбы, палкой выкатил картофелины на траву. Любины рассуждения удивили его: она точно подслушала его мысли об искрах.

— Правда, мужик-то лысый был, дыня дыней, а козел волосатый, может, она того, шерсть любит? но, однако, лысый да с бородой.

— Я так думаю, — сказал Полетаев, закуривая, поскольку еда была еще слишком горяча, — и молнии шаровые и искры — суть одно — другие цивилизации.

— Чего-о-о? — поразилась Люба.

— Да! Иные цивилизации, иные миры, иные планеты! На них тоже идет жизнь, только невидимая нам.

— Ну городишь, — с осуждением покачала головой Люба, — куды ни шло молнии шаровые, но искры, бздехолки эти, — она презрительно шмыгнула носом, — и планеты! Не бреши.

— Умная ты баба, Люба, — сказал Полетаев назидательно, — но голова твоя садовая, а не моя, не можешь ты абстрагироваться от конкретного своего жизненного опыта.

— А ты попроще выражайся, профессор.

— Даже смысл моих слов тебе неясен, а ты берешься судить о других мирах.

— Да мысль-то коли ясная, так и слова такие же, —упрямо метнула Люба подбородком, не подозревая, что произнесла афоризм (подумал Полетаев, гася окурок).

— Есть пора, — он стал очищать картофелины, — будешь?

— Одну.

— А чего так мало?

— А вот еще чего я слыхала, — жуя картошку, опять заговорила Люба, подняв голову и созерцая мигающие голубые звезды на синем небосклоне, — будто земля наша вовсе и не круглая, только на вид она такая, а внутри вся крученая, как пружина от кровати…