Ибн Сина Авиценна
Шрифт:
Загадочна смерть Ибн Сины. Очень много сложилось вокруг нее легенд. Одни говорят, что Ибн Сину отравили. Другие — что его по небрежности залечили врачи. Джузджани считает, что Ибн Сина сам себя убил. Вот его запись:
«Шейх был крепок здоровьем. Из всех его страстей любовная страсть была наиболее сильной и преобладающей, и он часто предавался ей, что повеяло на его здоровье. Шейх Надеялся На силу своего здоровья, пока с ним не произошел припадок в том году, когда Ала ад-давля воевал с Таш-Фаррашем у ворот Караджа. Тогда у шейха появились колики. Страстно желая излечиться и опасаясь отступления Ала ад-давли, в случае чего ему, больному, не удалось бы спастись, шейх по восемь раз и день ставил себе клизмы. Некоторые же кишки его изъязвились, и на них появились ранки. Он вынужден был уехать вместе с Ала ад-давлей,
240
Эпилептический.
Однажды он велел добавить два даника [241] семян сельдерея в раствор… Один из врачей, занимавшихся его лечением, положил в раствор пять дирхемов [242] семян сельдерея. Я не знаю, совершил ли он это действие умышленно пли по ошибке, потому что меня тогда не было с ним. У вето появилось еще больше ранок из-за едкости тех семян. Он принимал также наркотик, чтобы излечиться от припадков. Кто-то из его слуг примешал в наркотик много опиума, дал ему выпить. А причиной тому было то, что слуги похитили вещи из его имущества и желали его смерти, ибо опасались последствий своих поступков. В таком тяжелом состоянии шейх был переведен в Исфахан… Он был так слаб, что не мог подниматься, но продолжал лечить себя, пока не смог ходить и появляться в собраниях Ала ад-давли. Однако, несмотря на все это, он не остерегался и продолжал предаваться любовным утехам., Поэтому он то… заболевал, то выздоравливал».
241
Даник — 0,7–0,81 грамм.
242
Дирхем — 1 грамм.
Вот такое мы имеем свидетельство Джузджани о последних годах жизни Ибн Сины: походы, женщины, болезнь и по 40–50 страниц философского текста в день, написанных в седле или в паланкине, о чем умалчивает Джузджани. Из всего «Жизнеописания» Ибн Сины некоторые люди только в запоминают эти слова Джузджани о женщинах.
Давайте память воздадим всем жившим здесь когда-то, — говорит в поздних стихах Ибн Сина, вспоминая о Бухаре юношеской своей любви, что погибла там. Если внимательно читать эти стихи, те ощутишь в них неуловимое присутствие глубокой душевной боли, не успокоенной течением всей его жизни — да какой жизни! — исполнен вой таких ярких событий!
Нельзя желать, чтобы вокруг все было так, как было… Унять вращающийся круг какая может сила? —складывает Ибн Сина стихи, превозмогая душевную боль.
Моим хулителям, друзья, поведайте при встрече. Что буду без обиняков к ним обращать я речи. Когда я плакал о Сауд, то без моей кручины. С ресниц немало пролилось на скорбные руины. Где превратилися во прах былого дома стены, Я СЕРДЦУ ПРИКАЗАЛ ТОГДА НЕ СОВЕРШАТЬ ИЗМЕНЫ. Подруги милые Сауд — прекрасные созданья, Но сердцем овладеть моим явилось к ним желанье. Старались все они вселить в меня любви тревогу, Но в сердце бедное мое закрыл я им дорогу… Меня чернят молвой худой, за пламень страсти поздней, Мол, надо деве молодой моих бояться козней, Но прибегать не привыкать клеветникам к обману… [243]243
Перевод
«Если человек любит прекрасный образ ради животного удовольствия, — пишет Ибн Сина в трактате „О Любви“, — то он заслуживает порицания. Но если он любит миловидный образ умозрительно… то это следует считать средством возвышения и приближения к Высшему Совершенству, поскольку он испытывает более близкое воздействие Чистого Объекта Любви… И это делает его достойным того, чтобы быть всегда изящным и мило молодым. По этой причине не бывает так, чтобы сердца проницательных людей из числа тех, кто обладает острым умом и философским мышлением… не были заняты тем или иным прекрасным человеческим образом».
Сердца наши скальной породы Связала любовь от того. Что ты неприступна, как камень, — а я — терпеливей его, —пишет седой Ибн Сина, вспоминая о юношеской своей любви к бухарской девушке Сауд.
Великое долгое Целомудрие от приближающейся смерти начинает прощаться с бытием… Ибн Сине осталось жить два года. Он не знает об этом. Но плоть его предчувствует это и прощается с жизнью. Седая его душа чистым инеем ложится на светлый цвет юности, бережно сохраняемый и молчании сердца.
Не ты ли, исчезнув, со временем тайною стала? И прошлое мне эту тайну раскрыть завещало, —написал в последний год жизни Ибн Сина о своей далекой любви к Сауд.
Али перевернулся весь в слезах лицом к стене, чтобы не видеть солнца, упавшего ему на глаза. Как может солнце светить, если Ибн Сина умирает?!
Вот несут его в паланкине через пески и горы к Хамадану.
Середина июня. Нещадно палит солнце, вставшее над планетой в зенит.
Пустыня и горы — последнее, что видел Хусайн. Даже птиц нет. Нет ящериц, варанов, сурков. И трава не пробивается, — значит, нет и подземных вод. Марево великого зноя отнимает плоть у Гор и песков. Дрожат они, будто крылья остановившейся в полете стрекозы, и кажется, дунет ветер — отлетят прозрачной осенней паутинкой, и обнажится небытие, куда идет Ибн Сина, Вся красота жизни: с шумом бьющиеся о землю яблоки, ворочанье гор, стремительная чистота водопадов, любовь, приминающая траву, — все это — легкая паутинка на морде дьявола. Всего лишь… — думает Али. — Только умирающий понимает это. Смерть — это когда гримасу страдания тяжелой надрывной земной жизни стирает с посиневших губ улыбка отдохновения. Оказывается, страдания наши — всего лишь паутинка, которая с последним вздохом улетает в Космос и навечно остается там, зацепившись за какую-нибудь звезду.
… «Когда шейх достиг Хамадана, — пишет Джузджани, — он понял, что силы его упали И Не могут оказать сопротивления недугу… И Перестал себя лечить».
Легкий светлый звон, словно ударяет ветер в нефритовый колокол. Это пришла мать. Каждый ее шаг — серебряный. От украшений, вплетенных в косы. Она в два раза младше своего умирающего сына.
А вот я отец — свет, ступающий по алым розам. А вот три и в небе: Аристотель, Фараби и неизвестный философ. Молчание между ними… Ибн Сина склоняет голову.
После смерти они встретятся в сфере Приобретенного разума. Души их встретятся… И их имена, светом написанные на свете, откроются друг другу.
Имя Неизвестного философа проступило из забвения благодаря усилиям учёных многих стран лишь в 1952 году, более чем через полторы тысячи лет после его смерти [244] . Его книга «О высшем Добре», которую Фома Аквинский назвал «Книгой о причинах», так и шла из века в век под именем Аристотеля, В Европу она попала с арабского Востока. И вдруг обратили внимание на то, что таинственная эта книга похожа на книги так называемого Псевдо-Дионисия Ареопагита, которые были обнародованы в 532 году в Константинополе на Вселенском соборе!
244
Сообщает Ш. Нуцубидзе — глубокий исследователь этого вопроса.