Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
Из речи охотника-эвенка А.С.Кочнева:
– Товарищи! Эвенкийский народ, идя к выборам в Верховный Совет РСФСР, несет в своем сердце глубочайшую любовь и благодарность советской власти и великой коммунистической партии.
До Октября 1917..."
Смысл заметки не вполне доходил до Паши. Читал он, только чтобы занять чем-нибудь глаза и голову.
"Да здравствует новая жизнь Эвенкийского народа!- добрел он, наконец, до конца.
– Да здравствует Сталин!"
Он сложил и бросил газету на стол. Заведя ладони за голову, вытянул ноги.
Слышно было, как на кухне Надя доставала из шкафа посуду.
Паша
Что касается поездки в Ростов, то, разумеется, она была права. Если что-то и способен он предпринять, так только здесь, в Зольске, на рабочем месте своем. Нужно попытаться разузнать то, что можно. Придумать подходящий повод и послать запрос в Ростов. Но только заранее все нужно хорошо продумать, каждую мелочь предусмотреть. И ни в коем случае не трогать знакомых там, в Ростове, в прокуратуре. Все эти знакомые первыми и продадут - из одной только зависти, что он от них вверх пошел. Только строго официально. И все продумать - очень-очень осторожно.
Он встал из кресла, подошел к книжным полкам и достал оттуда потрепанный фотографический альбом. Из альбома вынул студийную карточку с узорчато обрезанными краями. Они сфотографировались с Глебом в Ростове, года три тому назад, в случайной студии, мимо которой проходили, гуляя.
С карточкой в руке он снова подошел к окну, вгляделся. Фотограф изобрел для снимка замысловатую композицию. Они сидели напротив друг друга на стульях задом наперед, облокотившись руками о спинки. Оба довольно улыбались друг другу. Такая же фотография, он знал, хранилась и у Глеба.
Да, теперь, выходит, он числится в родственниках арестованного Глеба Резниченко. И в анкете арестованного в семнадцатой графе в состав семьи Глеб, наверное, записал его и Наталью Васильевну. А, может, и не записал его. Ведь все же друг другу они не родные, а названные братья.
Постояв у окна, Паша поморщился этим мыслям своим, взял со стола кружку и залпом допил остатки остывшего кофе.
Глава 5. ВЕРА АНДРЕЕВНА
В городской публичной библиотеке No 1 Вера Андреевна работала со дня ее основания. Три года тому назад, когда она заканчивала Московский библиотечный институт, туда поступила заявка из зольского отдела культуры. Организуемому в районном центре просветительскому заведению требовался библиотекарь. По заявке этой Вера Андреевна поехала в Зольск.
В сущности, ей было все равно, куда ехать. Вера Андреевна была красивая девушка и круглая сирота. Родители ее и все родные сгинули без следа в невиданном водовороте судеб третьей русской революции. Заполняя анкеты, Вера Андреевна не могла ответить даже, каких они придерживались политических взглядов, и в борьбе за правое ли дело сгинули.
Маленькая Вера сидела в огромных лопухах на обочине проселочной дороги где-то под Ярославлем и плакать больше не хотела, потому что плакала уже сутки подряд. Раздув на горе буржуям мировой пожар, сознательный пролетариат ночами мечтал о скором сытом счастье всех имеющихся в мире детей. Он точно знал, что не пожалеет миллионов жизней - ни своих, ни чужих, за это счастье. А о трехлетней
Помог ей человек происхождения, по-видимому, непролетарского - с грустными серыми глазами за стеклами пенсне. Обнаружив девочку в лопухах, он отнес ее в чудом сохранившийся среди шествия революции детский приют. И придумал ей красивую фамилию - Горностаева, а заодно и отчество Андреевна. Потому что, должно быть, не хотел, чтобы девочку назвали лишь бы как бы. Она позвала его из лопухов: "дядя", и когда он нашел ее и взял на руки, она сказала ему, что ее зовут Вера, что она очень хочет кушать, и почему-то запомнила некрепкой еще детской памятью его грустные глаза. Они поначалу часто снились ей долгими приютскими ночами. Потом перестали. Тринадцать лет - срок значительный. Тринадцать детских лет срок огромный.
В Московском библиотечном институте, куда шестнадцатилетняя Вера поступила, выйдя из детдома, училась она прилежно и почти всегда на отлично. Но, приехав в Зольск, вскоре обнаружила она, что для работы в публичной библиотеке не требуется ей и десятой доли полученного в институте образования. Единственное, что требовалось от нее на рабочем месте - это некоторая доля аккуратности и общительности. Поначалу это огорчало ее. Потом она привыкла.
С утра стояла отличная погода. Субботний день родился такой тихий, такой удивительно свежий, что, казалось, и птицы поют не так, как всегда. Нежнее. Нега повисла в воздухе, невидимой пеленой окутала город, сквозь открытые форточки пробралась в коммунальные кухни, ласкала, легонько томила людей. Невозможно было в такое утро торопиться куда бы то ни было, невозможно не поднять голову к прозрачно-голубому небу с застывшими хлопьями облаков.
Вдоль Советской улицы цвели деревья. В библиотеке все утро настежь было открыто окно, и весенние запахи переполняли подвал. В первую половину рабочего дня - до обеда - к Вере Андреевне заглянуло всего пять или шесть посетителей.
Вера Андреевна с утра просматривала картотеку. Каждую вторую субботу она рассылала должникам библиотеки открытки с напоминанием.
– Тимофеев, - шептала Вера Андреевна, выписывая на открытку адрес.
– Тимофеев, Красноармейская. Сказки народов Азии. Тимофеев... Тимошенко... Тимошин.
Было очень тихо. Работа двигалась к концу, а время - к обеду, когда на лестнице за дверью послышались шаги, которые Вера Андреевна умела узнавать. Шаги были медленные и шаркающие. Вскоре дверь отворилась, и на пороге ее появилась улыбчивая старушка в черном рабочем халате и белой косынке. В правой руке старушка держала швабру, длиною одинаковую с собой, в левой жестяное ведро с водой, на поверхности которой плавали золотые искорки.
Старушка служила уборщицей при высотном доме и прибиралась одновременно во всех конторах его.
– Добрый день, Марья Васильевна, - сказала Вера Андреевна, оторвав на секунду взгляд от картотеки.
– Добрый, - ответила старушка.
– И добрый и выходной у всех советских служащих. Только ты и работаешь.
Поставив ведро посередине комнаты, она принялась прибираться. Сначала достала тряпку из кармана халата и вытерла повсюду пыль. Затем сняла со швабры мешковину и стала подметать. По тому, как при этом поглядывала она на Веру Андреевну, ясно было, что в ней соперничают тем временем желание поговорить с библиотекаршей и нежелание мешать ей.