Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
– Слышь, Верочка, - позвала она как-то не очень уверенно.
– Дала бы ты и мне что ли какую-нибудь книжицу почитать.
– Тебе какую?
– спросила Вера Андреевна.
– Про любовь?
– Ну, полно тебе, про любовь...
– старушка отерла лоб рукавом, подумала.
– А вот дала бы ты мне книжку - такую, чтоб не шибко толстая, большими буквами и чтобы растолковано было понятливо: есть ли, значит, Бог на свете или, может, вправду Его нету.
Вера Андреевна откинулась на спинку стула и некоторое время молчала, внимательно разглядывая Марью Васильевну,
– Так тебе какую, - спросила она, наконец, - чтобы растолковано было, что есть Бог, или - что вправду нету?
– А у тебя и такие, и сякие есть?
– Всякие есть.
Старушка подумала.
– А какие поумнее люди писали?
– Ну, так не скажешь, Марья Васильевна. Все не дураки.
– Значит, и грамотеи того промеж себя решить не могут, сообразила старушка.
– Тогда чего и гадать.
Она посмотрела серьезно - сначала на Веру Андреевну, потом на портрет, висевший над ней.
– Иосиф Виссарионович говорит - нету Бога?
– кивнула она на портрет.
– Нету.
– И Ленин то же говорил?
– И Ленин.
– И Маркс?
– И Маркс.
– Ну, ладно, - сказала Марья Васильевна.
– Пойду я наверх мести.
– Так ничего не возьмешь что ли?
– После как-нибудь.
Старушка взяла ведро, швабру и шагнула к двери. Отворив ее, она остановилась на секунду.
– Я все же думаю, не может так быть, - сказала она, чтобы уж совсем ничего не было. Что-нибудь должно быть... Дверь я, может, открытой оставлю? Пускай воздух идет.
– Оставь.
Вера Андреевна слушала, как шаги ее отшаркали на лестнице, исчезли. Потом рассмеялась.
В оставшиеся до обеда пятнадцать минут она как раз управилась с открытками.
К середине мая у всякой библиотеки остается немного должников. Весною люди мало читают. Расцветающая природа дарит новые надежды, ночи делаются короткие, и людям кажется, что жизнь их интереснее книг.
Вера Андреевна собрала открытки в плетеную соломенную сумку, вышла на улицу и заперла библиотеку на замок.
Она отправилась первым делом на почту, которая помещалась в бревенчатом, кособоком доме через три квартала от библиотеки, оставила там открытки, поболтала пару минут со знакомой почтальоншей. Затем направилась домой.
Когда она открыла дверь в квартиру, из коридора ей навстречу показался Иван Семенович, одетый в служебный железнодорожный китель, и как-то беспокойно на нее поглядел.
– Что-нибудь случилось, Иван Семенович?
– спросила она.
– Мне нужно поговорить с вами, - сказал он что-то уж очень серьезно.
– Ну, давайте, конечно, - немного встревожилась она. Пойдемте на кухню, я пока поставлю обед.
Он прошел за ней на кухню, встал в двери, прислонившись к косяку, и стоял не двигаясь, покуда Вера Андреевна мыла руки, разводила примус и устанавливала на нем кастрюльку с гречневой кашей. По-видимому, он твердо решил дождаться полного ее внимания. Наконец, она присела на табурет возле стола и встретилась с ним глазами. Но и тогда он не сразу заговорил.
– Я минут за пять перед вами с работы пришел, -
– У меня тоже обеденный перерыв. Я надеялся Аркадия Исаевича застать, но его нету. А у меня сегодня всю ночь дежурство - двойная смена. Так что, вы его раньше меня увидите, и, пожалуйста, обязательно передайте ему.
Иван Семенович еще помолчал, похмурился, потер рукою наморщенный лоб.
– Что передать?
– У нас на станции с утра сегодня комиссия сидит из Москвы - из железнодорожной прокуратуры. Похоже, к ним от кого-то поступил... сигнал. Не знаю, от кого, но там один из пунктов, что, незаконно пользуясь служебным положением, Жалов принял на работу Эйслера. Меня с утра сегодня вызывали в кадры. Сидят там двое; стали меня расспрашивать про Жалова, что и почему. Да все с подковырками. Кто-то им сказал, что Аркадий Исаевич у меня живет. Замучили совсем. Спрашивают: "В каких вы отношениях с гражданами Жаловым и Эйслером? Были ли вы в курсе, что на станцию принят "стоверстник"?" - сморщившись страдальчески, Иван Семенович провел ладонью по лицу, видимо, заново переживая минуты допроса.
– А разве это запрещено?
– удивилась Вера Андреевна.
– Запрещено, не запрещено... А кто его знает, - пожал он плечами.
– Ах, Вера, да вы не знаете, что это такое - отдел кадров на железной дороге.
– И что теперь будет?
– Да кто ж его знает, что теперь будет. Ничего хорошего точно не будет, уж это поверьте. Аркадия Исаевича уволят - это ясно; Жалова, раз уж приехали, тоже просто так не оставят; заодно и меня турнуть могут - это все в лучшем случае. Ну, а в худшем...
– Иван Семенович отчаянно махнул рукой.
– Ну ладно, - сказала Вера Андреевна, - Ничего незаконного вы-то уж во всяком случае не сделали. Никто, по крайней мере, не запрещал "стоверстникам" комнату сдавать.
– Вера Андреевна, - Иван Семенович вдруг посмотрел на нее как-то уж совсем плаксиво.
– Я что вас попросить хотел. Вы ведь с Павлом Ивановичем в хороших отношениях. Может, поговорили бы с ним об этом деле. Я-то ведь его совсем не знаю, даже по-соседски.
Из кастрюльки на примусе уже во всю валил пар. Поднявшись, Вера Андреевна прихватила ее за ручку варежкой, поставила на стол, на плетеную подставку. На примус взамен поставила чайник, достала из стенного шкафа консервную банку.
– Вы не откроете мне, - попросила она.
Борисов принял у нее банку, достал из ящика консервный нож, уперев банку в табурет, взрезал ее, отогнул крышку. Рука его, когда он отдавал ей открытую банку, чуть дрожала.
– Может, пообедаете со мной?
– пригласила его Вера Андреевна.
– Да что вы, какой обед, - поморщился он.
– Хорошо, я поговорю с Павлом Ивановичем, - кивнула она, присаживаясь за стол.
– Не переживайте вы так раньше времени.
– Пусть проследит только, - потряс Иван Семенович сложенными ладонями, - чтобы комиссия сработала без перегибов. Люди ведь всякие попадаются, сами знаете.