Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
– Денек-то сегодня, - заметила она все же через пару минут.
– Что, Марья Васильевна?
– Я говорю, погода сегодня - прямо лето. Шла нонче по Княжеской...
– По какой еще Княжеской?
– удивилась Вера Андреева, не подымая глаз.
– Да по аллее. Как ее по-вашему? Героев Революции что ли. Дух там в эти дни особый - липовый. Нигде такого больше не сыщешь. Только и гулять сегодня, а тебе сидеть тут до темноты.
– Филимонов...
– сказала Вера Андреевна.
– Нет, баба Маня,
– Чудной, скажу я, Верочка, у тебя начальник.
– Чем же чудной?
– Да так, чудной. Я к нему в отдел тоже одно время прибираться ходила. Бывало, моешь пол, а он вдруг встанет из-за стола, подойдет вот так и смотрит, смотрит. Потом и говорит: "Ты, - говорит, - баба Маня, у нас господствующий класс. Все, говорит, - у нас в стране только ради тебя делается. Все, баба Маня, для тебя трудятся." Посмотрит эдак важно-важно и обратно шнырк за стол. Чудной.
Вера Андреевна подняла, наконец, голову и улыбнулась. Старушка сразу оживилась, остановилась подметать.
– И что это, скажи на милость, за распорядок такой он тебе устроил - по субботам работать. У всех граждан в нашей стране по два выходных.
– Так за то я, Марья Васильевна, на полутора ставках числюсь, полторы зарплаты получаю. А погулять и завтра успею.
– Завтра, голубушка моя, погоды такой не будет.
– Откуда ж ты знаешь?
– Э-э, милая, откуда. Ты доживи, как я, хотя б до семидесяти - так и сама будешь знать, откуда. В костях сегодня, как проснулась, ломит. Может, что и к вечеру уже дождь пойдет.
– Ну, так в обед погуляю, - сказала Вера Андреевна, снова склоняясь над карточками.
– Мне так и так еще на почту идти.
На улице в это время послышался цокот копыт. Проезжал извозчик. Когда он поравнялся со зданием, из окон библиотеки видны были ноги лошади и колеса. В Зольске был только один извозчик - бородатый и неразговорчивый дядя Миша. Ввиду небольших расстояний города работы у него было немного - с поезда захватить кого-нибудь с вещами или вечерком подвезти подгулявшего служащего.
– На день рождения-то с этим пойдешь - с усатым? спросила вдруг Марья Васильевна.
– Что-что?
– вскинула брови Вера Андреевна.
– С каким усатым? С Харитоном? А ты откуда знаешь?
– Во-во - с Харитоном, - не без труда переломившись в пояснице, Марья Васильевна смочила в ведре и отжала тряпку. Не пара он тебе, вот что я скажу.
– Да ты о чем вообще, баба Маня? Какая еще пара - не пара? Это что - с того, что нас тогда на Валабуева увидала? Ну и ну... Так и чем же он тебе не потрафил? Усами? Ты ведь его и не знаешь.
– Почему ж не знаю? Знаю.
– Откуда ты его знаешь?
– Да уж знаю, - упрямилась старушка.
–
– С Харитоном? Где ты с ним могла беседовать?
– Известно, где. Там, - кивнула она набок, - у него. Давно это, правда, было. Еще прошлой весною. Вызывал меня.
– Зачем это?
– Ну, известно, зачем туда вызывают, не на пироги...неохотно словно бы рассказывала старушка.
– Работу предлагал.
– Какую еще работу? Убираться?
– Как же, убираться. Своих у них уборщиц, поди, хватает, Марья Васильевна посмотрела исподлобья.
– Ну, ну...
– Фискалить предлагал.
– Тебе?!
– А то кому же?
– Да ну, перестань, баба Маня.
– Вот те крест! Знаешь, какой ласковый поначалу был. Ты, говорит, обязана понимать, Марья Васильевна - трудное у нас нынче время. Враги, мол, кругом. А ты у нас в какие только двери не вхожа. И разговаривать при тебе никто не стесняется. Ты только, говорит, слушай повнимательней, о чем разговаривают, наматывай на ус. Я потом к тебе загляну - расскажешь.
– Ну и что же ты?
– Отказалась, конечно. Виданное ли дело - к людям прибираться ходить, да потом на них же фискалить.
– А он?
– Ну, уговаривал поначалу. То да се. А потом разошелся. Кричать на меня стал, сапожищами топать. Боялась я тогда, что заарестует. Не пара он тебе совсем.
– Ну, вот, не пара. Ты скажи лучше, многим ты про это уже разболтала?
– Да никому почти.
– Ладно уж, рассказывай - "почти". Он тебе бумагу давал подписывать, что никому об этом не скажешь?
– Может и давал, не помню уж. Да я ведь только своим.
– Ты, баба Маня, за свой язык, - покачала головой Вера Андреевна, - когда-нибудь погоришь.
Старушка посмотрела на нее кротко-кротко.
– Погорать-то мне поздновато уж будет, Верочка. И без того я, почитай, давно как свечка перед Богом стою. Дунет - и нет меня. Нешто мне на старости лет еще из-за бумажки беспокоиться.
– Ладно, ладно, не прибедняйся.
Марья Васильевна вздохнула, подняла ведро и пошла прибираться в хранилище. Вера Андреевна вернулась было к картотеке. Но тут же та снова появилась в открытой двери.
– А еще старушки сказывали, - добавила она серьезно, - что у усатого этого мать блаженненькая. Так будто он ее дома, как собачонку, держит. В комнате запирает и сутками есть не дает.
– Ты слушай их больше, - сказала Вера Андреевна, не отрываясь.
– Старушки твои и не то расскажут.
Через несколько минут вернувшись из хранилища, Марья Васильевна вид имела задумчивый. Отжатую тряпку она перекинула поверх ведра, ведро и швабру поставила у входной двери. Пройдясь по комнате, она остановилась у шкафов, пару раз вздохнула, соскоблила пятнышко со стекла.