Идеальное отражение
Шрифт:
— Имеются, — ответил Синдбад. — А ты что, думаешь намылиться туда?
— Ещё как думаю. Можно, конечно, в узловики вступить или в егеря податься, но и то, и другое нравится мне куда меньше. Защита, конечно, защитой, но придётся затем всю жизнь на дядю горбатиться.
— Если бы на дядю, — он усмехнулся. — На великого Командора или ужасного фюрера.
— Очень рад, что мы пришли к консенсусу, — сказал я. — Осталось прийти к тамбуру, не попасться по дороге чугункам в лапы, не угодить в ловушку, и всё будет просто замечательно.
Пока
Что-то вроде предупреждения — не суйся, хуже будет.
Вечер потихоньку превращался в ночь, снег продолжал падать, но благодаря имплантам я видел всё не хуже, чем в ясный полдень. Циклоп если и шагал за нами, то был далеко, а Антипа и его головорезы наверняка ещё выбирались из Обочины, матеря гнусного Лиса.
И тут, едва я почти расслабился, Пятизонье напомнило, что оно плохо подходит для прогулок.
— Стоп, — сказал я, когда у меня внезапно заложило уши. — Ты ничего не чувствуешь?
— Нет, — Синдбад сглотнул.
— Назад, твою мать! — рявкнул я, не тратя времени на объяснение.
Но было поздно.
Мир вдруг прыгнул вниз, и мы очутились в воздухе на высоте метров в десять. Мгновение повисели на месте, а затем полетели вниз. У меня засосало под ложечкой, и я воткнулся ногами в неглубокий сугроб. Что-то лязгнуло, хрустнуло, и я понадеялся, что это не мои колени.
Рядом шлёпнулся Синдбад.
Несколько минут мы оба судорожно соображали, чем закончилось падение и целы ли наши конечности. Но, похоже, сугроб, честь ему и хвала, уберёг нас от серьёзных повреждений, да и среагировал я вовремя. Ещё секунд пятнадцать, метров тридцать вверх, и от нас остались бы две симпатичные лепёшки.
— О… — глубокомысленно проронил я. — И кто я после этого?
— Кто? — спросил Синдбад.
— Лох, последний лох, — заявил я, демонстрируя гиперкритический подход к собственной личности.
Ловушку, которую поэтично называют «Лестницей в небо», заметить на самом деле крайне сложно. Если только увидеть попавшего в неё биомеха или собрата-сталкера, или постоянно снимать данные с альтиметра.
Эта дрянь имела одновременно гравитационную, оптическую, психическую и ещё неизвестно какую природу. Она поднимала тебя вверх, словно на эскалаторе, одновременно внушая и показывая, что всё в порядке, ты идёшь по земле. А затем иллюзия развеивалась, ты обнаруживал себя перед обрывом метров в пятьдесят и летел с него.
Бум, шлёп, и обед колонии скоргов, устроившей это безобразие, готов.
— Идти можешь? — спросил Синдбад, поднявшись на ноги. — Или тебя нести придётся?
— Пожалуй, смогу.
— Тогда ты лох не последний, а предпоследний или даже третий с конца.
—
Выслушав завывание в моём довольно хриплом исполнении, Синдбад осторожно поинтересовался.
— Слушай, а что это за песня?
— Старая, — ответил я, надеясь, что он отстанет.
— А откуда ты её знаешь? Ещё фразочки всякие, что-то вроде пословиц… — Да, не зря я сравнил этого типа с бультерьером. В том, что касается упорства, он даст этой «милой» собачке хорошую фору.
Обычно вопросы, касающиеся моего прошлого, по крайней мере, того, что было до января пятьдесят второго, я игнорирую, но тут почему-то ответил. Наверное, я решил, что таиться от человека, спасшего тебе жизнь, как-то нехорошо, да и тема показалась невинной.
— У нас в детском доме, — произнести эти два слова оказалось неожиданно тяжело, — была куча всяких дисков — музыка, фильмы… старые, ещё не интерактивы, начала века и конца прошлого… всё, что людям не нужно, привозили, отдавали нам… И мы их смотрели по многу раз, и слушали песни тоже… так что это оттуда, запомнилось, запало в память…
Я словно наяву увидел наш холл, настоящий камин, который топили один раз в год, на Рождество, и плазменный видеоцентр, и чёрную коробочку проигрывателя, и стойку для дисков…
Но вспоминать это оказалось так больно, что я едва не застонал.
— А, вот как. — Синдбад помолчал, а затем решил, что стоит ответить откровенностью на откровенность. — А я на самом деле дезертир, в армии служил до лета пятьдесят четвёртого, а затем ушёл. Когда мой друг подхватил заразу и примерно за сутки порос автонами. Думал податься в «Ковчег», ведь они вроде как с техносом борются, механическую нечисть уничтожают. Но далеко не ушёл, меня ранили, так и застрял в Москве…
Что же, знакомая история — порой кто-то из «чистильщиков» решает, что жизнь вольного сталкера лучше, чем муштра и казарма. Таких дезертиров даже не особенно ловят, считается, что со своей ограниченной имплантацией они неспособны выжить внутри Барьера.
Но ведь внутри Барьера есть искусники, способные добавить к стандартному набору что угодно.
— И что, больше не хочешь в «Ковчег»? — ехидно спросил я. — Высшая раса, экология, всё такое…
— Не хочу, — произнесено это было так твёрдо, что дальше я спрашивать не стал.
А вскоре стало не до вопросов — мы забрели в густо заселённое колониями скоргов пространство, где автоны достигали размера деревьев, а каждый участок земной поверхности мог содержать либо «Магнит», либо «Дурман», либо «Алмазную пыль», а то ещё что-нибудь похуже.