Идеальный дуэт. Кода
Шрифт:
Но… что ему было нужно, так это время. Время, чтобы погоревать; время, чтобы исцелиться. Ему была нужна его семья, а я уже давным-давно исключила себя из этого уравнения.
Я смотрела, как его удаляющийся силуэт направлялся обратно к дому.
Тысячи извинений щекотали мой язык, но я прикусила его, чтобы их удержать. Я сказала достаточно… Я сделала достаточно.
После того, как я отметилась на стойке регистрации в аэропорту и нашла себе место, где можно посидеть и потосковать в ожидании, что кто-то откажется от билета на ближайший
Ноа.
Ответила я быстро.
– Алло?
Удар сердца.
– Привет, Челси.
Сэм?
Моя рука легла мне на грудь, когда пульс вдруг ускорился.
– Сэм… ты в порядке?
– Не знаю, – сказал он. Его тихий голос был угрюмым и полным противоречивых чувств. – Ты снова уезжаешь?
Снова.
Боже, я действительно напортачила. Сэм только что потерял человека, который практически заменил ему мать, а тут вдруг я примчалась в его жизнь и тут же выскочила, когда он был ранимее всего.
– Ох, Сэм, мне так жаль, – тихо прошептала я. – Я сделала ошибку, прилетев. Я волновалась о тебе и твоем папе.
– Ты можешь остаться, если хочешь, я не собирался от тебя убегать.
Мои глаза застили слезы, которые я так долго сдерживала.
– Я хочу остаться, я правда хочу. Но я – не то, что твоему папе сейчас нужно. Я сделаю все только хуже.
– Хуже уже некуда, – пробормотал Сэм.
Я закрыла глаза, и слезы пролились.
– Ты ведь позаботишься о папе, правда?
– Да.
– Сэмми, я хочу, чтобы ты знал, что я всегда рядом. Моя дверь всегда открыта. Пожалуйста, звони мне в любое время, если понадобится поговорить.
– Ладно.
И вдруг я вновь очутилась на больничной койке одним небывало теплым декабрьским днем.
«Я люблю тебя».
Эти слова так и не слетели с моих губ. Я помнила, как держала Ноа за руку, пока мы втроем тесно прижимались друг к другу на крохотной больничной койке. В то мгновение я чувствовала себя переполненной эмоциями; чувствовала, что меня любят самой чистой любовью на свете. Я чувствовала себя так, словно нашла свою семью… свой дом.
Дом – там, где сердце, и я боялась, что мое сердце навсегда останется в Нью-Йорке.
– Я скучаю по тебе, Сэм, – выдавила я, двумя пальцами стирая из-под глаз потеки туши. – Передай папе, что мне жаль.
– Ладно, – повторил он.
Я закрыла глаза, пытаясь найти еще какие-то слова. Слова получше. Сэмюэль Хейз перенес больше душевных травм за свои короткие десять лет, чем большинство людей переносят за всю жизнь. Тот жизнерадостный, невинный мальчик, которого я полюбила и которого стала буквально обожать, выглядел таким потерянным. Он был слишком юн, чтобы быть настолько сломленным. Я переживала о том, что Сэма ждали впереди еще более мрачные дни, и мне было нужно, чтобы он знал, что я всегда буду
– Пожалуйста, пообещай, что позвонишь мне, если тебе когда-нибудь станет слишком грустно. Я всегда буду твоим другом, – попросила его я.
Последовала долгая пауза, прежде чем дрожащий голосок Сэма эхом отозвался в трубке.
– Обещаю.
Прошло три часа, а я так и не встала со своего жесткого, тесного кресла в зале ожидания аэропорта. Я подтянула колени к груди и смотрела, как разные люди вплывают и выплывают из поля моего зрения. Им всем нужно было куда-то попасть, кого-то увидеть. Их всех буквально по ту сторону посадочного терминала ожидали великие приключения и новые воспоминания.
Но у меня ничего такого не было. Самые теплые мои воспоминания останутся позади, в городе, который все еще преследовал меня, словно призрак, день за днем.
Я просто возвращалась к той жизни, которую сама выбрала.
Я сидел рядом с матерью и отцом в гостиной со своими потрепанными нервами и каким-то гулким ощущением в костях. Моя нога беспокойно дрыгалась перед самодельным журнальным столиком, который Бет несколько месяцев вручную изготавливала в нашем гараже.
В голове промелькнул образ ее, стоящей на коленях, шкурящей древесину кусочком наждачной бумаги. Она была покрыта глянцевым блеском пота и брызгами алебастровой краски марки «Шервин Уилльямс».
– Почему бы нам просто не купить стол? – поинтересовался я, улыбаясь, и сунул руки в карманы, стоя у подножия ступенек гаража.
Она смахнула упавшую ей на глаза прядь волос цвета шампанского.
– А зачем нам его покупать, если я могу сделать сама? – возразила она, подмигнув.
Я не стал спорить. Я никогда не спорил.
Мы никогда не спорили.
И долгое время я находил этот аспект наших отношений странным. Любовь ведь должна обжигать и разъедать. Она должна пожирать все наносные слои и опалять нежную сердцевину, сокрытую внутри.
Я поднял голову и моргнул пересохшими веками, когда мать начала трещать о гробах из красного дерева с ящичками для памятных вещиц.
– Тебе разве не кажется, что это будет славно, Ноа? – поинтересовалась она. Ее черные как смоль ногти царапнули по вееру брошюрок разных похоронных бюро.
Сэм забрал своих братьев наверх, порисовать и помастерить поделки, пока я пытался прояснить мучительные частности похорон моей жены. Я с каменным лицом уставился прямо перед собой и промямлил что-то в знак согласия.
– Медь тоже выглядит потрясающе, как тебе кажется? – продолжала она.
Мой отец прочистил горло:
– Люси, да ему все равно, пусть гроб будет хоть из бриллиантов, хоть из папье-маше. Выбери какой-нибудь, и поехали дальше.
Она постучала своим костлявым пальцем по одному из дизайнов и поджала губы.