Идея фикс
Шрифт:
— Мам, я жуткая стала?
— Исхудала маленечко. — Марья Андреевна, облокотясь на перила лоджии, глядела во двор. — Вишню всю дрозды обклевали. На верхушке осталось… Да кому оно теперь нужно, это варенье. Импортного полно — хоть залейся. А невкусное, что ни говори.
— Мам, принеси зеркало, с которым папа брился.
— И зачем это?
— Причесаться хочу, красоту навести. Вечер уже, народ принарядился, развлекаться идет.
— А мы — к «Санта-Барбаре».
— Ладно. Причешусь сначала. Не старуха все же.
— Ты как думаешь, Круз с Иден помирятся?
— Не думаю, а точно знаю. Но не скажу.
Мать нехотя протянула ей зеркало с металлической подставкой. Анна села, сунув зеркало под подушку.
— Потом прихорашиваться буду, после кино.
Не говорить же матери, что смотреть в зеркало боязно, что она стала часто путать, где Анна, а где Анжела, и не знала толком, кого и как судить.
— Жар у тебя, наверно, небольшой, румянец играет. Померь температуру-то.
— Иди, включай «Барбару», я сейчас. — Проводив взглядом удалившуюся мать, она быстро достала сверкнувший кружок серебристого стекла и заглянула в него. Дыхание перехватило — Анжела! Осунувшееся лицо с зелеными глазами в копне спутанных ярко-медных волос. И румянец, точно, как у девчонки! Вот если блузку изумрудную шелковую найти и губы подкрасить!
Анжела вскочила, распахнула дверцы старого, бабушкиного еще, шифоньера. Нащупала, выдернула из груды тряпья любимую блузку и, уткнувшись в нее лицом, заплакала. Сердце едва не выпрыгивало, бросило в жар от слабости. Из комнаты бодро звучал музыкальный призыв телесериала.
…Утром мать разбудила ее:
— Я этого человека пока в столовую проводила. Не понимает он по-русски. Вид очень важный. Анжелу Градову спрашивает. Ты уж приоденься, дочка, и выйди. Нехорошо в кровати при чужих валяться.
— Ну вот, друзья, мой дом. — Открыв дистанционным пультом ворота, Пламен загнал автомобиль во двор и помог Ларе выйти.
— Здорово! Ты с цветами сам возишься?
— Никто здесь с ними не возится. Выкошу газон, и все дела. Розы сами везде вьются, горшки со свежими бегониями моя домоправительница покупает. Хочет дом в порядке содержать, как при Кларе было… А моя берлога наверху. И мастерская, и кабинет, и вообще… Холостяцкое место обитания.
Сидней одобрил:
— Забавная конструкция, с заморочками. И не пойму, на что похоже.
— На все сразу. Человек жаден — хочет и средневековый замок, и мавританский дворец, и викторианский особняк в «одном флаконе» иметь.
— Похоже на «дом Кшесинской» в Москве, только плюс нечто авангардистское.
— Мы его купили у одного шизанутого поэта. Он все это и придумал. Осмотрели? — Пламен распахнул дверь, приглашая гостей в дом. — Прошу оценить интерьер, а главное — содержание холодильника. Впрочем, нет! Подождите в гостиной, я принесу горячую пиццу… — засуетился он, порадовавшись, что синьора Рузани успела прибрать в комнатах.
— Может, сходим в кафе? — предложила Лара.
— Вы мои гости! Я же специально притащил вас сюда, чтобы показать, как живу, похвастаться. — Он вытащил из бара бутылки. — Здесь полный набор.
— Лучше кофе покрепче. Сегодня, полагаю, все не выспались. К тому же мне скоро на самолет, — сказала Лара, оглядывая жилище Пламена.
— Я тоже лечу домой. — Сид все еще пребывал в задумчивости.
Пламен развел руками:
— Не получился, значит, банкет… Но хоть фото на память можно пощелкать?
— Нужно.
Это оказался странный дом, узнаваемый. Словно она прожила в нем долгую жизнь, потом покинула, а теперь вернулась, в растерянности узнавая старых друзей — вазы, книги, статуэтки, кресла с такой знакомой, любимой обивкой. Если немного призадуматься, наверняка вспомнишь, где и когда каждая вещица куплена. Вон тот латунный подсвечник на крученой толстой ноге — они вместе откопали на «блошином рынке», а китайскую вазу подарили к юбилею друзья… Островок, покинутый неведомой Кларой.
Воспользовавшись моментом, Пламен щелкал приумолкших гостей.
— А теперь — коллективное фото. — Поставив камеру на автомат, Пламен подсел на диван к Сиду и Ларе. Они переглянулись, вспомнив, как делали автоматом «свадебные» снимки на крымском пляже — с развевающейся «фатой» за плечами Лары. Вспыхнула очередь блицев.
— Отлично… — Пламен поднялся. — Не стану навязывать вам свою компанию. Прошу внимания всего лишь на пять минут. Извольте проследовать за мной. — Сид и Лара пошли вслед за хозяином через комнаты к деревянной лестнице. — В мансарду, друзья. Хочу показать вам свою коллекцию.
— Полагаю, для твоих снимков не хватило бы и огромного выставочного зала, — заметила Лара.
— Еще бы — в них весь мой труд, все, что сделано этими руками, башкой… Ну, не знаю, чем еще… Злодеи завистники говорили, что когда я работаю с обнаженной натурой, то, очевидно, снимаю причинным местом. Слишком чувственно. Может, это комплимент, а? Слишком в этом деле не бывает… Вот, мы на месте. — Он распахнул дверь в небольшой чулан без окон, сплошь заставленный стеллажами. На стеллажах — коробки, рулоны бумаги, чертежные папки, части мольберта и прочий хлам. Комнату освещала висящая под потолком матовая лампочка. — Так вот, господа присяжные заседатели, прошу о снисхождении в связи с чистосердечным признанием… Лара, мне не очень хотелось бы показывать тебе эту комнату, но сегодня утром Сидней Кларк рассказал, насколько это важно… А может, я ищу оправдание своей маленькой странности… Прошу присесть… — Пламен сдернул со стены рабочий халат и стер им пыль со скамьи, похоже, притащенной сюда из сада.
— Так вот… Пламен Бончев был забавным малым. Еще ребенком он решил, что непременно прославится. А для этого должен снимать знаменитостей. Но ведь знаменитостями не рождаются, чаще всего. Или становятся под влиянием загадочных законов вначале вполне заурядные молодые люди. И он задал себе вопрос: а кто же из попавших в твое поле зрения людей станет звездами? И начал собирать досье. — Пламен достал картонный ящик, извлек из него крошечную фетровую шляпку. — Эта вещица принадлежала некой старлеточке, снимавшейся у меня для календарей. Она стала самой популярной актрисой в Голливуде… Нет, я не вправе разглашать секреты сегодняшних суперзвезд… Здесь… — Пламен порылся на полках, извлек нечто светлое и не очень чистое. — Здесь мы видим обычный мужской носок. Но чья нога лишилась его! — Он воздел глаза к потолку.