Идолов не кантовать
Шрифт:
Расстались соседи по-хорошему, и на прощание Мирон Мироныч пообещал показать положительный пример в ближайшее же время.
Глава 8. Отцы и дети
Если у отца три сына, то это еще не значит, что первые два должны быть умными. Мирон Мироныч понял это давно и потому обзавелся только одим. Больше рисковать он не стал. Василий был единственным и, как говорила мама, неповторимым. Папа, в свою очередь, называл его непоправимым.
Вася и в самом деле с ранних лет непоправимо становился похожим на Пятилетку Павловну. У него были хорошо развитые шея и плечи, длинные руки-кувалды и недобро выдвинутая вперед челюсть. Когда в период возмужания юноша оброс мамиными
Наибольших успехов за свои двадцать шесть лет Вася достиг, находясь на срочной службе в армии, где вознесся до звания сержанта. С тех пор он с тоской и гордостью вспоминал армейский период своей молодости и любил поведать о нем приятелям и особенно — девушкам. Когда Коняке-младшему стукнуло двадцать годков, он решил вступить в партию, но получил отказ, и после этого сделался ярым антикоммунистом. Демобилизовавшись, Василий упрямо избегал трудовой повинности, протестуя таким образом против тоталитаризма. При новых же порядках он поработать не успел, так как стал активно готовиться к политической деятельности. Свою карьеру Вася решил начать весной, выставив себя кандидатом в народные депутаты от территориального округа № 347. Надо сказать, что дар отчаянного спорщика давал Василию все шансы победить. Когда же один из избирателей округа № 347 неосторожно усомнился в политическом призвании Коняки-младшего, обозвав его публично тунеядцем, кандидат в депутаты с двумя доверенными лицами в тот же вечер повстречался с сомневающимся. Свои обывательские взгляды последний радикально изменил через полторы минуты беседы. Но на выборах Василий Миронович не прошел, в силу, как он считал, своей безизвестности. И взялся Вася делать себе имя. В скором времени Коняку-младшего знало большинство граждан округа № 347. Особенно хорошо его знали в женском общежитии консервного завода им. Баумана.
Знал его и Владимир Карпович. Поэтому, когда поздним вечером он постучал в двери баптиста, рука его заметно дрогнула.
— А-а, номенклатура! — возрадовался Василий, увидев перед собой обомлевшего Куксова. — Ну-ка заходи. Соратника твоего пока нет. Можешь обождать.
Агитатор заколебался, выбирая между собачьим холодом и неизбежным политическим конфликтом. В животе его заныло от предчувствия бесполезной, а главное — небезопасной беседы, но ноги уже сами несли в теплую прихожую. Проскочив в зал, Куксов сел на край дивана и дипломатично заслонился газетой. "Будет приставать скажу, зуб болит", — решил он, невнимательно просматривая старый номер районной газеты "Правильным путем" (бывшую "Ленинским курсом").
— Что, не та уже пресса? Не такая? — затевал разговор Вася.
— Да, бумага стала хуже, — уклончиво ответил Владимир Карпович и подпер языком щеку, симулируя флюс.
— Бумага — фигня. Главное — правду народ читает. Хватит ваших газетных карамелек, — сказал Василий, употребляя явно чужое сравнение. — теперь — свобода, демократия. Ешь ананасы, жуй шоколад, день твой последний пришел, коммунист.
Куксов промолчал.
— А, не нравится? — бесновался Коняка-младший. — Зубы болеть стали? Это ты шоколада обожрался, гы-ы. Все-таки не зря я боролся. Меня и в партию не приняли из-за того, что побоялись. Врага непримиримого во мне заметили. А замполит, когда я демобилизовался из армии, так тот мне прямо сказал: с тобой, Вася, коммунизму не построишь. Во!
— Я бы больше сказал, — не утерпел Куксов, — с тобой, Вася, и феодализму хрен построишь.
— Да, я всегда возражал против эксплуатации. И теперь… Слышь, говорят, коммунисты опять реформы саботируют.
— Да ну? — изумился агитатор.
— Вот тебе и "ну"! Узнал бы — своими руками мучителей задушил.
Отсутствующим взглядом гость уставился в газету.
Первая страница "Правильного пути" сообщала о событиях в стране и некоторых других катаклизмах. На второй бичевалась администрация города Владивостока и была помещена фотография
Дедушка с внучеком в поле гуляли.
Дедушка с внучеком холм отыскали.
Дедушка внучеку тайну открыл:
"Здесь партизаном я мину зарыл".
"Правда?" — и внучек вскочил на верхушку.
Дед через час отыскал его ушко.
Куксов устало опустил газету, но, наткнувшись на упорный Васин взгляд, тут же вновь углубился в чтение. В течение пяти минут он мусолил глазами объявление кооператива "Микеланджело":
Изготовляем надгробные памятники из мраморной крошки. Принимаются коллективные заявки.
На шестой минуте Владимир Карпович заметил, что газета в его руках шевелится от постороннего дыхания. Это было горячее дыхание Васи.
— Нужно решить один принципиальный вопрос, — проговорил он, медленно отбирая газету у Куксова…
Придя домой, Коняка-старший застал соратника в плачевном состоянии. Политический конфликт подошел к логическому завершению: демобилизованный сержант сидел верхом на госте и сосредоточенно его душил. Владимир Карпович уставился в потолок выпученными белками и слабо хрипел. Всем своим видом он давал понять, что помощь подоспела вовремя. Мирон Мироныч затанцевал вокруг противников, не решаясь занять твердую позицию. С одной стороны, в нем говорила партийная принципиальность, с другой — напирали родственные чувства.
— Вась, так ведь человек и обидеться может, — робко высказал мнение баптист.
Василий пристально вглядывался в лицо идейного врага и приговаривал:
— Видишь светлое будущее, видишь? Я тебе покажу "слава КПСС".
— Вась, сынок, милицию ведь позовут.
Созерцатель будущего затихал. Положение становилось критическим.
— Это недемократично, — упрекнул Мирон Мироныч, — принуждением не убеждают.
Сын подумал и согласился. Противник был помилован. Владимир Карпович стал приходить в себя и мелко задышал.
— Я, бать, демократию в обиду не дам, — сказал душитель, грозно оглянувшись на отца.
— Да, да, я знаю, — вздохнул Коняка. — Ну, иди на кухню, супу поешь.
Мирон Мироныч приподнял соратника и помог сесть на диван. Спустя полчаса тот смог двигать зрачками и языком.
— Фу-х, — шепнул он, — ну и сыночка вам бог послал.
— Не богохульствуй на Бога, — отозвался баптист. — Господь на такое не способен, — и, враждебно покосившись на Куксова, добавил: — Хотелось бы мне знать, чьих это рук дело.
— Не моих, — поспешно заявил Куксов. — Как вам не стыдно! Подумать такое про мои руки! С чего у вас такие обвинения? Эти ваши намеки!
— А банка?
— Что — банка?
— Банка времени! Помнишь, что товарищ Мамай увидел? Ну?
— Да мало ли банок! Это еще ничего не значит. Можете… можете у Пятилетки Павловны спросить, она подтвердит.
— Угу, подтвердит, — резонно заметил Коняка. — Я лучше под паровоз брошусь, как Анна Каренина.
— Ну вот видите, я тут ни при чем.
— А брови?