Идущий впереди
Шрифт:
И теперь я шел сквозь эту веселую, радостную толпу. Но теперь я шел, словно по коридору. Передо мной расступались, ребята останавливались на полуслове, девушки, я чувствовал это, оборачивались мне вслед. И никто не произносил громко моего имени, но оно словно висело надо мной:
— Серов!
И вдруг, протиснувшись сквозь эту нарядную публику, появился лысый солидный человек и мягким баском попросил:
— Подпишите, пожалуйста, Игорь Владимирович.
И подсунул мне какие-то бумаги. Я отступил на шаг:
— Извините, Иван Федорович,
— Как вам будет угодно, Игорь Владимирович.
И барбос исчез. А девушки и пижончики, что столпились вокруг нас и безмолвно наблюдали эту сцену, поплыли дальше, о чем-то почтительно перешептываясь.
И прошли три студентки из юридического, с которыми я познакомился у Эдика. Увидев меня, они поздоровались и покраснели. А потом ко мне подбежала красивая блондинка, которую однажды я увел из «Арагви».
— Игорь, мне с тобой надо срочно поговорить.
— Извини, но не сейчас. Позвони вечером.
Лена не произнесла ни слова, когда меня остановила еще одна знакомая, очень красивая, та, «француженка».
— Почему ты не заходишь ко мне, Игорь?
— Зайду.
Капитан милиции (я с ним встречался однажды в отделении) почтительно взял под козырек. Народный артист Жаров подбежал ко мне, чтобы пожать мне руку.
Вдруг из толпы вынырнул Маркелов,
— Не забыл, завтра улетаем в Швецию?
— Не забыл.
И потом начало подбегать много девушек и ребят. Все знакомые лица. Всех их я где-то видел. И все мне что-то говорили, куда-то приглашали.
А Лена шла молча, искоса поглядывая на меня.
Машины медленно двигались пестрой блестящей лентой. Их узкие антенны ловили песенку об известном футболисте — обо мне.
Напротив Моссовета вместо Юрия Долгорукого возвышалась статуя Игоря Серова. И когда я с ней поравнялся, она мрачно кивнула мне.
И снова девушки, цветы, крики… И мы оказались перед трибуной стадиона, и там стояли завсегдатаи «Севера», в темных плащах, в кепочках. Увидев меня, они засвистели, стали подбрасывать бутылки, захлопали, закричали: «Серов, давай!»
И где-то заиграл оркестр. Заиграл танго, под которое я однажды танцевал с Леной в «Астории».
И вдруг все замахали цветами. И я понял, что меня провожают. И поплыл перрон. И Лена была с нами. А я стоял неподвижно и улыбался.
Уплывал перрон. Уплывали знакомые улыбающиеся лица. Они все меня знали, и я всех их знал. Вот Маркелов, Максимова, вот югославские студентки, вот промелькнуло лицо блондинки из «Арагви». От моих поцелуев у нее размазалась помада. И вот студенты с мехмата. И Лена.
Они махали, улыбались, что-то кричали, но уплывали все дальше, голоса их становились все тише. И вот они скрылись. Никого. Я стою на каком-то пляже. Только нет ему конца. И с тихим шуршанием сыплется песок. Я один. И я не могу двигаться. Кругом песок.
И это как смерть».
«…Я уже вроде очнулся. Успел записать, что запомнил. Но никак не могу понять: что со мной недавно творилось?
ГЛАВА XIV
«И НИКТО ИЗ НАС НЕ ГЕРОИ…»
(Дневник Серова. Окончание)
«Я уже не удивляюсь тому, что происходит на этом свете. И поэтому я совершенно спокойно воспринял появление Маркелова, неожиданно возникшего на пороге моей комнаты. Я лежал на кровати лицом к стене. Я повернулся на другой бок и спросил:
— Начнешь воспитывать?
— Нет, соскучился, хочу поболтать.
— Черт с тобой! Знаю, что приехал воспитывать. Ладно, давай поболтаем.
Я достал из-под тумбочки Киплинга и стал читать:
Среди нас есть лгуны, и немало воров, и никто из нас не герой. Но в жизни раз ждет гибель нас (Что, надеюсь, не будет со мной)…Это стихотворение заканчивается тем, что, если смерть придет, мы все с честью умрем на посту. «Пусть, — думаю, — великий человек Маркелов узнает, что хотя он и герой, но мы тоже не лыком шиты».
— Ну как, — спрашиваю, — нравится?
Он взял книгу и полчаса молча сидел, читал. А потом и говорит:
— Завидую тебе, Игорь! Я с Киплингом встретился впервые. Я ведь сколько книг еще не читал! А ты их знаешь. Ты изучал высшую математику, а для меня это еще темный лес. Мы живем во времена атома, а я разбираюсь в строении ядра по научно-популярным брошюрам. Я долго сидел над учебниками и с трудом понял принцип теории Лобачевского. И я ужаснулся. Ведь мы слепые котята, мы часто живем переживаниями проигрыша или выигрыша у «Мотора» и забываем, что, кроме футбола, есть еще планетная система Солнца, Галактики, то есть бесконечная вселенная.
И вот все в таком духе. Он рассказал, что увлекся спортом и только недавно понял, что он дикий неуч. Стыдно людям на глаза показываться. Его посылают учиться в партшколу, а он хочет в университет. То и другое его интересует. Что выбрать, он не знает, и где взять время наверстать упущенное, и вообще стыдно за себя самого… И я видел перед собой не того сурового, властного Маркелова, чей внимательный взгляд я чувствовал последнее время на поле, а простого парня, Леньку, что где-нибудь на скамейке во дворе толкует с корешами о своих неудачах.
Когда он ушел, я подумал, что все-таки на свете есть чему удивляться. Ведь если Маркелов недоволен и мечется, то…
Мне вспомнился Тихонов, студент с моего курса. Он пришел в университет из армии. Поначалу дуб дубом. Не знал элементарных мелочей. А уже к третьему курсу он нас обогнал.
Что-то есть общее у Маркелова и Тихонова. Какая в них заложена сила? Неужели права старая надпись, выбитая на одном из московских домов под барельефом, где рабочий крутит огромное колесо:
«Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят».