Идущий впереди
Шрифт:
— Так вот, Нина! — произнес Подгурский почти громко.
— Что вы сказали? — поднял на него удивленные глаза начальник цеха.
— Нет, я ничего, — пролепетал смущенный Виктор.
Теперь у него был только один противник — Акимов, который шел без поражений и отставал от Подгурского на пол-очка. Если ничья, то Подгурский — чемпион.
Последнее время Подгурский жил только шахматами. Он знал, что в лаборатории известно о его успехах. Даже Николай Николаевич как-то ему сказал:
— Я слыхал, что вы задали жару нашим старикам.
Приходя по делам на третий этаж, Подгурский мельком поглядывал на таблицу: «Черт возьми, все-таки семь
Подходить же к ней открыто он не решался: еще подумают, что любуется своими успехами. «И потом, — размышлял Подгурский, — в конце концов, что такое шахматы? Здесь люди заняты важными, серьезными делами, а шахматы — так, развлечение».
Но Подгурский не знал, что его имя стало популярно на заводе. Вообще на заводе было много шахматистов, но в турнире с конструкторами играть не решались. Слишком уж они были сильны. И вдруг какой-то восемнадцатилетний мальчишка всех разбил…
Подгурский не знал, что, когда он приходит в цех, на него незаметно указывают: «Вот Подгурский!» — и что девушки-копировщицы, глядя на него, перешептываются, и что стоит только у таблицы собраться двоим-троим, как начинают склонять во всех падежах его фамилию.
Ничего этого Виктор не знал. Он готовился к предстоящей партии с Акимовым. Теперь, когда к нему пришел успех и он сам как-то поднялся в собственных глазах, он хотел только победы.
Решающий вечер настал. Он поднимается на третий этаж. Навстречу ему спускается поток спешащих домой людей. Многие приветствуют его и, ему кажется, по-особому на него смотрят. Подгурский сегодня еще не был в цехе, поэтому с ним здоровается секретарша заместителя директора. Здоровается первой.
В этот вечер на третьем этаже работает передвижная библиотека. У столиков с книгами столпился народ. Виктор увидел Алю, но стоило ей заметить Виктора, как она сразу же отвернулась и уткнулась в толстую книгу.
Виктор здоровается с Акимовым. Садится. Их обступают со всех сторон. Болельщики молчат. Акимов спокоен. Он берет своими сильными смуглыми пальцами нового пластмассового коня, минуту крутит его в руке и делает ход. У Акимова очень симпатичное лицо. Что-то мягкое и в то же время уверенное проскальзывает в его манерах. В профиль он похож на отца Виктора… Отец погиб в войну, а его фотография висит над кроватью матери…
С первых ходов у Виктора появилось ощущение, будто он попал в тиски. Ему не давали развернуться. Акимов не давал ему инициативы. Все комбинации Подгурского разгадывались и пресекались в самом начале. Виктор почувствовал, как постепенно сжимаются тиски… «Неужели я проиграю? — лихорадочно думал он. — Вот тебе и чемпион! Неужели и эта неожиданно вспыхнувшая мечта рассыплется в прах? Как же я теперь буду смотреть в глаза той же Але?..»
Акимов перешел в атаку на короля и пожертвовал слона.
«Да, это конец», — пронеслось в голове у Виктора. И вдруг в напряженном молчании болельщиков послышался голос Баранова:
— Теперь состоится вынос тела…
Вынос тела? Это его тела? Но он не хочет проигрывать. Виктор надолго задумывается и находит ответ. Среди болельщиков ропот. Ему показалось, что и сам Акимов с удивлением взглянул на него.
Положение немного разрядилось, но осталось нелегким. Болельщики — это в основном участники турнира. Вот над Акимовым склонилась лысая голова первого противника Подгурского. Он верен своей привычке и ежеминутно протирает платком очки. «Хороший старик, но как он тогда расстроился! — думает Виктор. — Когда я у них выигрывал, они все жаловались,
— Это здорово сделано… — встает и, прикусив губу, отходит к окну. Он не слышит, как кричат болельщики, как они поздравляют Акимова, он не замечает тревожных глаз Али и не задумывается, почему она задержалась в цехе (просто он видел, что у столиков стоит девушка, ну, и пускай стоит…); он, конечно, не знает, что Акимов говорит о нем Баранову:
— А все-таки молодец парень!
…В темноте за окном виден слабо белеющий заводской двор и стена проходной будки, к которой подвешен фонарь. Фонарь освещает лишь начало дорожек, протоптанных на снегу и сходящихся у проходной. Дальше, на соседней улице, светлыми квадратами окон возвышаются большие дома, похожие на шахматную доску. А еще дальше и еще выше, на невидимом каркасе строящегося здания, идет сварка. Белая яркая вспышка выхватывает из темноты железные балки, но быстро гаснет, рассыпавшись на сотни искр, потонувших в черном небе…
Кто-то коснулся его руки. Он обернулся и увидел Алю. Она улыбалась, как будто ничего с ним и не случилось и они только что встретились. Но улыбалась губами, а не глазами.
— Пойдем домой вместе, что ли? — сказала она делано-спокойно и уж очень равнодушным голосом.
Однако в тот момент Виктор был слишком занят самим собой, чтоб хоть что-нибудь заметить и что-нибудь понять.
XXII. КАК РОДИТЕЛИ ОСТАЮТСЯ БЕЗ БИЛЕТОВ
Как-то в один из зимних вечеров Виктор возвращается с работы вместе с Алей. Поезд метро мчится по темному туннелю. Они стоят по обеим сторонам двери вагона и разговаривают о делах группы, о планах, об общих знакомых. В середине разговора Аля, пристально посмотрев на Виктора, говорит:
— Ты совсем стал другой. Когда ты пришел на завод, ты был замкнутым, смотрел на всех исподлобья, этаким презрительным взглядом. Теперь у тебя и улыбка другая. Только вот еще часто мурлычешь себе под нос о каких-то осыпающихся листьях…
— А разве нельзя? — Виктор изображает на своем лице ироническое удивление. — А, понимаю, упадническое настроение… Но, видишь ли, они когда-то здорово путались у меня под ногами.
— Когда-то? Много лет назад? — произносит Аля, растягивая слова и вопрошающе глядя на Виктора.
— Да нет, просто чепуха… В общем, это песня.
— Ты мне ее споешь?
— Когда-нибудь я тебе ее расскажу.
— А, понимаю… здесь девушка! — Аля усмехается.
— Нет, скорее глупость, — на щеках у Виктора выступает румянец, — нет, не глупость, а… в общем, глупость… сильная очень…
Станция. Они выходят и останавливаются на перроне. Але надо идти на пересадку, а Виктор обещал зайти к Вадиму. При прощании она задерживает свою руку в его руке… «Может, проводить ее?..» Аля медлит. «Нет, в следующий раз, — решает он, — когда-то я обжегся на быстроте».