Иерусалимские сны
Шрифт:
— Что такое? — спросила она.
— Мне приснилось, что я разбогател, — ответил он.
Периодически их хату грабили.
— Не вздыхай, Неся, — улыбался дед, — в конце концов воры украдут наши цорес…
Глаза его всегда улыбались, и рот улыбался, даже уши, казалось, улыбались.
— Идн, — говорил он, — жизнь наша — короткий анекдот. Пусть он хотя бы будет смешной…
В те годы по Украине гуляла такая майса:
Король пообещал заморскому принцу свою дочь.
— Принеси мне только рубаху веселого человека.
Долго
— Ты весёлый?
— Я весельчак, сеньор.
— Давай мне твою рубаху!
— Если б она у меня была…
Мне кажется — эта майса про моего деда, Мошко Весёлого.
Дед ушел в Иерусалим задолго до моего рождения.
Как-то, в начале века, где-то посреди ночи он проснулся, сел на кровати и начал натягивать продранные брюки.
— Если бы эта собака не разрушила Храм, — сказал он, — я бы родился в Иерусалиме, а не в Мястковке.
— Ты куда, Мошко? — спросила Неся.
— Спи, спи, я скоро буду — схожу ненадолго к Стене Плача. Одна нога здесь — другая там…
— Чего вдруг? — Неся поднялась с кровати.
— Мне надо кое-что спросить у Бога.
— Иерусалим — это не Мястковка! Куда ты пойдешь в рваных штанах?
— Это первое, что я попрошу. И дело не в штанах…
— И как ты его найдешь, Иерусалим?
— А хиц ин паровоз! Куда ведут еврея его ноги, в Африку? И куда ведёт его сердце? Надо идти на запад — сначала будут Жабокрычи, потом Турция, потом Иерусалим. Слава Богу, я путешествую не в первый раз.
Дед был прав — до паломничества на Святую землю он путешествовал дважды: в Одессу на лошади и в Жабокрычи на телеге, запряжённой волом. Эти путешествия ничем не отличались, если не считать, что первый раз разбойники отобрали лошадь, а второй раз — телегу с волом.
— И не беспокойся, я иду пешком — сейчас у меня нечего отнимать.
— Мошко, — сказала Неся, — мы с тобой никогда не расставались, скажи мне, когда ты вернёшься?
— Скоро, — успокоил дед, — до Жабокричей максимум ночь ходу, от Жабокрычей до Турции — максимум три, а из Турции в хорошую погоду уже виден Иерусалим. Через месяц я буду дома. Ты видела мои ноги, — он вытянул их, — это же ходули!
Дед взял бумажку и послюнявил карандаш:
— Эту записочку я положу между камнями Стены Плача. Когда Господь создал евреев, нас было мало, может быть меньше, чем в Мястковке. И тогда он мог помочь каждому. А теперь мы всюду — на Украине, Мадагаскаре, говорят, даже в английском парламенте. Он не может разорваться. Он с трудом справляется с просьбами, оставленными в Стене. Их тоже немало… Прежде всего я попрошу, чтобы ты жила сто двадцать лет, Неся.
— Зачем мне сто двадцать лет, — печально вздохнула Неся, — попроси себе целые брюки…
Ещё стояла луна, когда дед двинулся в Иерусалим.
У порога хаты его ждали евреи. По их лицам
— Мошко, — сказал Шимен Кривой, — я пятьдесят два года кривой, мне бы хотелось побыть немного прямым. Ты не мог бы попросить за меня у Бога, Мошко? Ведь так интересно, как живут прямые…
— Мошко, — сказала Хае-Лее, — Ханочка сегодня опять задыхалась. Она задыхается и задыхается, и если ты не попросишь у Бога, она однажды задохнется. Скажи Ему, что ей всего пять лет…
— Спроси у Него, Мошко, — начал Нохем Сердитый, — может ли Он отменить погромы? Скажи ему, что Нохем стар и не в силах держать топор. И что если эти убийцы придут еще раз, он не сможет им раскроить головы. А у него большая семья…
— Попроси для меня селедку, — сказал Борух, — кусок жирной селедки, я давно уже её не пробовал. И если Он её даст — попроси заодно зубы, а то мне нечем будет её кушать…
— И жениха Ривке. Не обязательно красивого. Можно и небогатого, но с хорошим сердцем. А то она всё плачет и плачет, такая красавица и умница. Вот, покажи Ему её фотографию…
Уже жарко грело солнце, а Мошко Весёлый всё сидел на бревне и записывал, и записывал, и не было записочке ни конца ни краю. А потом встал и пошел, и провожало его все местечко, и долго махало вслед.
А уже за рекой его нагнал раввин и передал свой личный список.
— В первую очередь! — предупредил он.
Где-то в Румынии Мошко просмотрел его.
«Семь пудов белой муки, — просил ребе, — бочку мёда, три мешка миндаля…»
Вскоре всему местечку стало ясно, что Мошко Весёлый благополучно добрался до Иерусалима. Даже Шимен Кривой не сомневался, что его просьба попала к адресату, и что Всевышний ее прочитал: Шимен Кривой распрямился и стал в местечке первым красавцем. Он оказался высоким и стройным, Ривка влюбилась в него, и все местечко плясало на их свадьбе и плакало от счастья, когда они стояли под хупой.
Ханочка начала спать спокойно и ровно дышать. Все местечко слушало, как она дышит, и все повторяли: «Ровно, ровно».
И все местечко могло спать спокойно: вдруг прекратились погромы, и Нохем Сердитый мог читать Тору, отложив топор…
У Боруха прорезались новые зубы, и он со дня на день ждал селедки.
— Если бы я знал, что у меня появятся такие зубы, — вздыхал он, — я попросил бы ягнёнка…
И только ребе сомневался. Он получил лишь баночку вишневого повидла и синюю куру.
— Не знаю, добрался ли Мошко до Иерусалима, — говорил он, — не уверен. Я просил совершенно иное…
Лучше всего пошли дела у Неси: в хату беспрестанно приходили хохлы и отдавали деньги, которые должны были деду за муку ещё с прошлого века.
Каждую субботу откуда-то прилетала кура и кудахтала, явно намекая, чтобы ее приготовили к субботнему столу.
Булочник Немировский регулярно привозил горячую халу, и из Одессы ей неожиданно доставили партию целых мужских брюк в широкую клеточку.