Иерусалимские сны
Шрифт:
А двугорбые у тебя были? — спросил я.
— Были, но я их продал. Не хотел тащить бочку меда нашему ребе.
Легенда на глазах становилась явью.
— Дед, — спросил я, — а что стало с нефтяной скважиной?
— Цорес, а не скважина, — вздохнул дед, — её быстро засыпали бедуины. Всё, что не пустыня, их раздражает.
— Значит, правду говорили люди в Мястковке? — спросил я.
— Я мифов не разрушаю, — ответил дед. — Хотя ребе врал…
Он вновь подоил верблюдицу, и
— Лехаим, — сказал дед, выпил, крякнул и погладил бороду. — И вот я отправился в Иерусалим. В дороге меня восемь раз грабили, причем семь раз от Мястковки до Жабокрычей. В Иерусалим я вошел почти голый. Мне нечего было разорвать на себе в знак траура по нашему Храму.
— А штаны, спросил я, — дырявые штаны?
— Хорошо бы я тогда выглядел, — ответил дед. — Я пошел сразу к Стене Плача, но не знал, где она. Всюду были стены. И у каждой — плакали… И вдруг я очутился возле мечети с золотым куполом. Ты знаешь, что делали с евреями, которые оказывались возле мечети? Убивали!
— И тебя убили?!
— Нет, я выдал себя за араба. Обрезание иногда спасает еврея… Толпа шла в мечеть — и я вынужден был войти в нее и биться головой об пол, правда, не очень сильно. Потом все пошли мыть ноги. И меня чуть не убили.
— Почему? — спросил я.
— Меня выдали ноги, — признался дед, — я их не мыл с Турции. На меня показывали пальцами, на меня пошли. Я вскочил и побежал. Стена была рядом, внизу. Там блеяли овцы и мекали козы. И среди них — пара замызганных евреев с такими грязными бородами, что их трудно было отличить от козлов…
— И ты положил записку? — спросил я.
— Чтобы ее сожрали козлы? — удивился дед. — Столько пройти, чтобы дать поужинать рогатой скотине?! Я дал арабу кусок сыра, взгромоздился на его спину и пристроил листок высоко, поближе к Богу, меж двух горячих камней, под веткой дикого куста.
Дед положил руки на колени и тяжело вздохнул, будто только что спрыгнул с араба.
— Мошко, — спросил я, — и почему ты после этого не вернулся?
— Э-э-э… — дед загадочно улыбнулся и цокнул языком.
Верблюдица встала, повернула морду и плюнула мне прямо в лицо…
Первые часы мне подарила тетя Маша в июле моего четырнадцатого лета — какое прекрасное время показывали они!
Часы были марки «Победа» с белым циферблатом, позолоченными стрелочками и ремешком из свиной кожи. У них была ещё и секундная стрелочка, которая куда-то радостно спешила. Часы показывали только счастливые минуты — ещё сорок минут купаться, всего полчаса до пинг-понга, ещё на пять минут вишневого мороженого…
В те времена часы были далеко не у всех, и кто бы ни спрашивал «Который час?» — я нёсся с ответом.
Иногда
Мы считали взрослых болванами. Зачем они использовали часы? Чтоб не опоздать на работу, вовремя прийти к зубному, не пропустить переполненный состав. Какие скучные вещи!
Нас интересовало совсем другое — секундная стрелочка показывала нам, за сколько мы бегали стометровку, и кто дольше задерживает дыхание.
Однажды после такой задержки нашего приятеля Индула еле откачали.
Мы никуда не торопились, часы обслуживали наши глупости. Например, кто быстрее съест луковицу. Янка съедал за семнадцать секунд.
Мы замеряли, сколько с каждым из нас говорила Ирина — самая симпатичная девочка.
С Павликом двадцать минут, с Янкой минуту — от него несло луком.
Мы интересовались, кто из нас дольше всех писает. Это опять был Янка — две минуты сорок секунд.
Мы поражались его способностям.
— Пиво надо пить, дурачки, — учил он.
Мы засекали, сколько мог ругаться матом местный алкоголик Софронов. Рекорд — 38 минут 12 секунд без перерыва.
— Жаль, нет Олимпиады по мату, — жаловался Софронов, — иначе я был бы чемпионом.
Лодочник Василий храпел с перепою шесть часов. Мы за ним наблюдали на причале, где, как он утверждал, ловил миног детям.
Я знал, сколько кукует кукушка во взморском лесу, сколько поёт осенний прибой, сколько времени ползёт муравей от моей пятки до колена.
Ах, какие волшебные у меня были часы, которые подарила тетя Маша, какое прелестное время показывали они…
Впервые часы забарахлили, когда посадили Оскара.
Они часто останавливались, я их тряс, они снова показывали время, но уже не такое счастливое, как раньше…
Оскар вышел из тюрьмы полон идей. Он излагал их мне на той же дюне, поедая чернику.
— Займёмся бегом, — говорил он, — в камере я продумал методику. Сто километров в день.
Я хотел сказать, что это невозможно, но вовремя сдержался.
— Молодец, — сказал Оскар, — ты убрал это слово из твоего сердца. Оставим его бюргерам, а мы — икары. Ты должен приступать к любому делу, только зная, что оно невыполнимо. Выбегаем седьмого. В Гданьске нас ждет израильское транспортное судно «Херут». Нас прячут в трюм — и мы плывем… Ты видишь огни Яффо?
— Вижу, — соврал я.
Мы гоняли по пляжам, лесам, рощам, перепрыгивали через рвы и каналы. Он учил ставить стопу, глубоко дышать, двигать локтями.
Накануне побега Оскар достал заграничные тапочки и мягкие шерстяные носки.