Игра Герцога
Шрифт:
Отвернувшись, он вновь увидел сквозь голые ветви блуждающий огонёк. Попятившись от вала, словно тот представлял опасность, Василий Сорока пошёл, а затем и вовсе побежал в сторону свечения.
Он пришёл в себя только после того, как понял, что стоит возле ограды, а огонь, который виделся всё время — этого всего лишь переносной керосиновый фонарь, который висел прицепленным на санях и чуть покачивался от лёгкого ночного ветерка. Поэтому-то и создавалось ощущение, словно огонёк загадочно блуждает:
— Ночью спать надо, вот и не
Сняв фонарь, он осторожно смахнув облепившие со всех сторон стекло мокрые снежинки, и широко зашагал по аллее к особняку.
— А, это ты, Василий Устиныч! Тебя только знаешь зачем посылать! Не к ночи поминать! — выругался без особой злобы Рукосуев, когда они столкнулись и отпрянули друг от друга у лестницы. — Тебя доброй четверти часа не было, ты за фонарём куда, в город что ли бегал?
Понимая, что ответа не будет, добавил:
— Ладно, идём наверх! Внизу я всё осмотрел — тихо, пусто, но, знаешь ли, всё не так просто! Смылся этот барчук, притом недавно. Почуял неладное, что ли, а может, кто предупредил? Хотя кому, да и знать никто не мог…
— Может, тогда наверх и не надо? Ну, коли никого нет тут, — со слабой надеждой спросил унтер-офицер. Заметно было, как его нервно потрясывает. — Ежели бы кто был, так давно бы сам спустился!
— Нужно всё проверить! — помощник исправника расстегнул кобуру и достал револьвер. — Да ты никак боишься, что ли? Может, тебя пора в дворники разжаловать, будешь мести себе перед участком, и в ус не дуть?
Сглотнув, Василий Сорока последовал за старшим. Они медленно, стараясь ступать так, чтобы даже не скрипнули сапоги, поднялись до пролёта. Унтер-офицер поднял выше фонарь, высветив ряды фамильных портретов в почерневших золочёных рамах. Предки рода Солнцевых-Засекиных смотрели на полицейских холодно, со злой, не сулящей ничего хорошего иронией.
«Идёте? Ну идите, что же!» — прочёл он на лицах дворян.
Осмотрев несколько комнат, они наконец подошли к двери библиотеки. Рукосуев приложил мушку револьвера к губам и кивнул. Унтер-офицер, с трудом сглотнув, навалился плечом.
— Не с места! — выкрикнул помощник исправника, выбежав на середину большой и пустой комнаты. Его зычный, привыкший раздавать команды голос прошёлся по пустым комнатам, отозвался гулом в трубе. Звук возвращался, но эхо как-то странно искажало его, и «не с места», повторяясь и утихая, звучало с мрачной издёвкой.
Окончательно убедившись, что в особняке никого нет, Рукосуев убрал револьвер, и только повёл глазами, как зрачки его стали увеличиваться!
На картину с тем самым огромным кротом!
Он не мог поверить, что сон стал реальностью! Сколько раз этот крот грезился ему, заставлял просыпаться посреди ночи, а потом ворочаться и не находить себе места до утра. Но Егор Иванович и подумать не мог, что обрывки ночных видений могут найти продолжение в реальности!
Унтер-офицер, кажется, сказал что-то и даже подёргал осторожно за рукав, но Рукосуев не отреагировал:
— Надо же, вот это да! Какая же красота! Как ты прекрасен! — повторял и повторял он, в восхищении глядя на картину.
— Что-то уж совсем перестало мне нравиться здесь! Ты слышал? Нет, ты слышал?! — Сороку что-то беспокоило, но помощник исправника так глубоко ушёл в странные грёзы, что уже ничего не понимал. — Надо уходить!
— Да, конечно, — не сразу ответил он. — Вот только эту картину с собой заберём! — и, подойдя к стене, Рукосуев прикинул, как лучше снять. И только он дотронулся до рамы, как та блеснула, картина словно ожила, крот налился ярко-кровавыми красками, и особняк качнуло как при землетрясении.
— Что ж такое-то! — унтер-офицер схватился за шашку. — Нет уж, ты как хочешь, а я тотчас же убираюсь, и ноги моей тут никогда больше не будет! Хоть увольняйте!
Но Рукосуев всё также смотрел завороженно. Поднявшись на цыпочки, он аккуратно снял картину и уже смотрел на неё, держа на вытянутых руках.
Дрожание проснувшейся земли перешло в мерный, неумолкающий гул, послышались странные звуки, напоминающие глухой писк и царапание множества когтей. Как будто тысячи грызунов нахлынули из-под земли, неслись по подземному тоннелю и теперь лезли, наполняя множеством серых тушек подвал особняка, и поднимались, наседая, в тесноте всё выше и выше.
Унтер-офицер выхватил шашку и не успел выглянуть из дверей библиотеки, как десятки крупных, похожих на крыс тварей окружили его, кусали за сапоги, висли и раскачивались, вцепившись зубами за полы шинели. Он закричал и, размахивая шашкой, с чавканьем разрезал попадавшиеся под взмах длинной «селёдки» лезвие серые тушки. Но это не помогало — крысоподобных становилось всё больше и больше. Казалось, что они уже полностью наполнили собой весь первый и этаж, и стремились наверх по головам друг друга.
— Да что же это! Мать честная! Да помоги же, Егор Иванович! Что стоишь? — унтер-офицер бился в одиночку. Твари, наседая всё сильнее, быстро окружили его, словно густой пчелиный рой, и уже запрыгивали на плечи. Когда острые зубки вонзились в шею, и за ворот брызнули потоки крови, Сорока от нестерпимой боли выронил шашку, она звякнула о пол и блеснула в свете луны. Скоро её скрыла серая мельтешащая гуща. Попытавшись сбросить с себя грызунов, унтер-офицер, не в силах устоять, в помутнении упал на колени, и уже через миг утонул, истошно крича, в облепившей его массе.