Игра Герцога
Шрифт:
— Вот и замечательно, Гвилум, собирайся.
— Непременно, господин.
— Просим извинить, но мы ненадолго отлучимся, — герцог застучал каблуками в сторону лестницы, трактирщик последовал за ним. — Подождите здесь, не выходите без нас.
— Да, не стоит торопить события, это часто завершается печально, — добавил Гвилум.
Пётр сначала долго сидел, не зная, куда деть руки. На столе осталось так много разных блюд, которых он никогда в жизни не видел, но даже не тянуло притронуться. Он чуть повёл носом, и показалось, что от еды тянет смрадом, да и сами стены напоминали большой склеп. Ужас накрывал его плавными, стремительными
И тут вновь послышалось тревожное ржание Уголька, и Алатырев тихонько встал, медленно подошёл к окну. Отогрев ладонью кругляшок на стекле, посмотрел на улицу, и тут же отпрянул назад.
Уголёк стоял головой к перекрёстку, и над перевёрнутыми на бок санями орудовал… огромный паук! Он быстро перебирал множеством хрустящих, покрытых рыжевато-чёрным ворсом лапок, блуждал усиками по полозьям, стучал, подбивал, и от этого мельтешения в глазах зарябило. Едва сумев удержать рвоту, Пётр отпрянул. А когда нашёл в себе силы посмотреть вновь, то паука уже не было. Как и расписных крестьянских выездных саней Петра, доставшихся в наследство от деда.
Вместо них стояла вытянутая, похожая на лакированный гроб повозка, и она блестела, как чёрный изумруд, в холодных лучах ночного светила. Сзади неё располагался причудливый круг с винтом — Пётр не мог понять, зачем он нужен. Взглянув на Уголька, впервые будто и не узнал его — таким большим, мускулистым, и при этом холодным и злым выглядел конь на фоне бледной сферы луны.
— Что ж, мы готовы в путь! — Алатырев, услышав шаги по лестнице, распрямился и отпрянул от окна. Господин стоял в нарядном чёрно-бордовом одеянии, с белым жабо и в шляпе с пером. Также изысканно, но намного скромнее, и в одних только чёрных тонах был одет и его вороноподобный спутник.
— Вам, сударь, очень понравится управлять этой замечательной повозкой, — сказал Гвилум. Пётр боялся смотреть на него. — Так понравится, что вы обязательно согласитесь быть её возницей хоть на веки вечные!
* * *
Когда помощник исправника — а звали его Егор Иванович Рукосуев, и унтер-офицер Василий Устинович Сорока подъехали к месту пожара, уже в проулке и вокруг набилась изрядная толпа зевак:
— Всем немедленно разойтись! — Сорока выхватил полицейскую шашку, напоминающую длинную рыбу и за это прозванную в народе «селёдкой». Никто поначалу на него не отреагировал. Унтер-офицер и сам, глядя на огонь, произнёс завороженно:
— Эх ты, как лихо-то полыхает, собака!
Винокуренный завод горел ярко-синим пламенем, и плясавшие огоньки были точь-в-точь такие, как если поднести спичку к кружке со спиртом. А запах гари дышал нестерпимой сладостью — видимо, огонь перекинулся на хранилище солода. Поставленный на каменный фундамент завод представлял собой высокую постройку с каменной трубой. Жар уже доставал до неё:
— Я не прощу этого грязного выродка-раскольника! — кричал какой-то красномордый толстяк в распахнутой длинной шубе, надетой поверх ночной сорочки. — Он ответит!
В этом помутневшем разумом господине в скошенной на большое оттопыренное ухо бобровой шапке было трудно угадать Лавра Семёновича. На владельца винокурни в общем безумии никто сначала не обращал внимания. Но, когда подъехала пожарная команда, он получил наравне со всеми сильный тычок по зубам от унтер-офицера. Сорока бил ногами, работал локтями, подняв над головой шашку.
Когда путь был расчищен от бестолковой толпы, в ход пошли насосы, рукава, выдвижные лестницы:
— Как же это произошло? — к помощнику исправника подошёл брандмейстер — старший среди пожарных, и Егор Рукосуев посмотрел, как блеснуло неутихающее пламя, отражаясь в его большой золочёной каске.
Рукосуев не успел ответить — с сухим треском рухнула и провалилась, искрясь, крыша, толпа хоть немного пришла в себя, и отпрянула. Унтер-офицер Сорока окончательно вошёл в раж, и бил уже всех, кто попадался ему под руку. Это немного, но помогало навести порядок.
— Пойдёмте же немедля, иначе убежит, его непременно скроют в лесах его подельники-староверы, концов потом не сыщешь! — толстяк упал на колени и сжал руку Егора Ивановича. С трудом тот сумел узнать владельца горящего здания. — Это всё он, он устроил — проклятый Дубровин!
Рукосуев попытался отстраниться, но Каргапольский, влача по грязному, словно подкопчённому снегу полы длинной шубы, подполз ближе:
— Это Дубровин поджёг моё детище! Это он меня разорил! Господин полицейский, уверяю вас, что я был предупреждён об этом злом намерении ещё днём! Но я никак не мог поверить, что такое злодеяние может иметь место в наши дни! Я не придал значения, а выходит, мне всё верно сказали! Ай-ай, как же я мог так — и не поверить! — Каргапольский закачал головой, а потом упал на локти и принялся растирать снег по пунцовым щекам.
— Бредит! — Егор Рукосуев обернулся к брандмейстеру, но тот уже давно был в гуще, отдавал приказы, и не видел эту драму.
Помощник исправника посмотрел на владельца винокурни, точнее сказать, на разорившегося делягу, и не испытал к нему ничего, кроме презрения. Он и раньше относился к нему брезгливо, впрочем, как и ко всем богатым. В тайне, конечно, явно такого отношения не выразишь в его-то служебном положении. Но Рукосуев верил, что когда-нибудь удача улыбнётся, и его жизнь кардинально изменится. Часто видел странный сон — будто он стоит посреди какого-то тёмного помещения, а прямо перед ним горит, переливается, поблёскивает огромный золотой крот. Просыпаясь, он не мог понять, что всё это значит, но настроение после сна всегда было приподнятым, немного тревожным, и радостным одновременно. Вот и сейчас, посмотрев на огонь, он почему-то вспомнил, вернее, увидел в языках пламени водянистые, пляшущие контуры этого причудливого крота.
Опустив глаза на Каргопольского, Егор Рукосуев не выдержал и сплюнул — сочный плевок повис белой пенкой на искристом богатом мехе. Винозаводчик уже не слышал и не видел ничего вокруг себя. Подняв измазанное угольным снегом лицо, он прокричал:
— Я — почётный гражданин этого города! Я! А полиция не может защитить нас, честных людей, значит, мы должны постоять за себя! Должны! И я! — стоя на четвереньках, как собака, он блеснул нездоровыми глазами. — Я сам, без вас, ищеек, получу быстрое, а главное, справедливое возмездие! Видит бог, всё сам!