Игра Канарейки

Solongoy

Канарейка находила, что здесь было над чем подумать, но думать отказывалась. Возникало дурацкое детское желание сделать «всё как раньше», повернуть время вспять и вернуться в то положение, какое она занимала для Ольгерда. Как же это можно было бы назвать? Любимая игрушка? Бедная сиротка? Неадекватная убийца? Или всё сразу? Единственной надеждой оставалось то, что ни с кем из них обычно не спят. Надежда эта была скорее паразитом, ковырялась в мозгу, натягивала нервы как струны лютни и драла их ногтями беспощадно. Звуки получались наиотвратительнейшие.

А

потом этот рыжий чёрт и вовсе уехал. Сказал только, что ему нужно «кое-что выяснить», взял самого быстрого жеребца и исчез на несколько дней. Канарейка разрывалась между тем, чтобы тоже куда-нибудь деться, оставив за собой только невнятное объяснение, и теплотой, которой к ней прониклись все без исключения «кабаны».

Так и не смогла никуда уехать. Пила и пела с вольной реданской кампанией, просаживая печень и голос и успокаивая нервы. В пьяном полусне сложно было сказать, сколько дней прошло, когда весь измазанный в грязи почтарь принёс письмо «для милсдарыни Элизабет Трауттенбайн вар Мольгред». Эльза тогда резко вскочила с лавки, вырвала у почтаря письмо и бросила ему несколько монет. По густому малиновому румянцу на её щеках можно было судить о том, что своего полного имени она несколько стеснялась и не сильно хотела, чтобы оно вот так вслух прозвучало на весь дом.

Эльза отошла в сторону, подальше от любопытных глаз, развернула письмо и быстро прочитала. Потом замерла на мгновение, окинула взглядом зал и быстрыми уверенными шагами направилась к Канарейке. Протянула ей лист пергамента с мелким аккуратным почерком.

Эльфке пришлось приложить усилие, чтобы разлепить глаза и мутным взглядом пройтись по строчкам.

«То, как я назвал тебя, должно обеспечить гарантию, что ты не будешь читать письмо с лишними глазами и ушами. Если это ещё не так, изволь сделать это сейчас.

Возьми пару ребят, которым ты безоговорочно доверяешь, остальным не говори, что письмо от меня. Важное дело.

Встретимся в «Семи котах» возле Новиграда десятого числа.

Атаман.»

– Я уезжаю, – сказал Ольгерд, глядя на открытую бутылку «Эрвелюса».

Канарейка нервно сжала обе руки в кулаки. Этот жест не ускользнул от атамана.

Эльза тоже напряглась.

– Атаман, а мы?

– А я?! – наконец не выдержала Канарейка. Ольгерд взглянул на неё пристально, но ничего не сказал и повернулся к Эльзе.

– Мы уже говорили об этом. Ты станешь атаманшей.

Эльфка молча встала из-за стола и направилась к двери. Без истерик и криков, без шоу и прощаний, просто открыла дверь и вышла под козырёк крыльца. Дальше не пошла – её остановил ливень, который по интенсивности больше напоминал водопад или опрокинутую бадью. Он стучал по листьям, пузырился лужами, бился о дымоход.

Атаман проследил за ней взглядом, нахмурился хищно, когда дверь за эльфкой закрылась.

Воздух, шедший с улицы через отворённую створку окна, был холодным и свежим. Хотелось вдохнуть его полной

грудью.

Бертольд напряжённо смотрел в столешницу. Ему хотелось вскочить, закричать о том, что атаман не может бросить свою ганзу. Но он всё ещё боялся Ольгерда фон Эверека, млел перед ним, а Эльза, похоже, не собиралась сказать и слова против. Сидела, поджав губы, смотрела на атамана прямо.

– На сколько? – спросила она наконец.

– На месяц, на год… Скорее всего, навсегда.

Бертольд только не засвистел как вскипевший чайник.

– Угомонись, рыцарь, – Ольгерд взглянул на него насмешливо, взял в руки многострадальный «Эрвелюс» и отпил из горла.

– Можешь представить, сколько лет я провёл вот так? Шатаясь от одной корчмы к другой, не имея ни цели, ни смысла, ни чувств? Грабил и убивал, золото тут же пропивал, а как оно кончалось, снова шёл грабить? Пожалуй, что этих лет хватило бы на три твоих жизни. Или на четыре. Я давно потерял счёт годам.

Атаман взглянул в сторону двери, а затем быстро перевёл взгляд на свои руки. Покрытые самыми жуткими, самыми старыми и самыми болезненными шрамами. Теми, которые он нанёс себе сам.

– Думаю, поживи ты так с моё, тоже бы устал, Бертольд.

У «кабана» сдавило дыхание. Не потому, что атамана вдруг пробило на такую странную пугающую откровенность, пусть это и было очень жутко, не потому, что то, что о нём судачили – мол, атаман у нас бессмертный и древний, как эльфские руины, оказалось правдой, а всего лишь от того, что Ольгерд фон Эверек знал, как его зовут.

– Я устал и больше на это не гожусь, Эльза. Считай, мы тут совершаем бескровную революцию. Не бойся, я сам приеду и скажу обо всём остальным. Мне только нужно знать, что ты точно согласна.

Ольгерд сделал паузу, достал трубку, положил её перед собой на стол.

– Это просьба, не приказ.

– Я не боюсь, атаман. И согласна. – Эльза прыснула. – Но называть тебя так не прекращу. Ты атаман, и у меня нет никаких сил звать тебя по имени.

Ольгерд взял трубку и тубус, встал из-за стола.

– Спасибо, – сказал он. И направился к двери. К Птахе.

Эльза откуда-то знала, что так и случится, так и будет. Что эта странная эльфка переворошит всё, а потом уведёт его с собой. Ведь это действительно к лучшему, правда?

– Атаман! – Эльза вскочила из-за стола. Ольгерд остановился возле двери, обернулся.

– Мы останемся в том доме. Осядем. Перестанем грабить, будем наёмниками. Не всем это понравится, кто-то будет против, но больше нас не будут называть разбойниками.

– Вы же всё-таки дворянские дети.

Ольгерд улыбался одним уголком рта, его зелёные глаза смотрели на новую атаманшу «кабанов» с уважением. Он выбрал правильно.

Канарейка стояла на улице под навесом и уже несколько минут бессмысленно смотрела на то, как ободранная рыжая кошка, устроившаяся на лавке, по очереди вылизывает весь свой многочисленный нелепый и ещё подслеповатый выводок.