Игра Канарейки

Solongoy

Канарейка нашла нужную поляну, раздвинула кусты и тут же рухнула без сил на тёмно-изумрудную траву. Над её головой сплетались в причудливый купол ветви деревьев.

– Ну и что же теперь? – он сел на траву рядом с ней, прокручивая между пальцев деревянную ложку.

Канарейка перевернулась на живот, хватаясь за траву, поползла к середине поляны. Силы покидали её.

– Когда я выберусь… Ты вернёшься в дыру, из который вылез…

– Ты умираешь, Карина.

Она больше не отвечала. Несколько минут он молча

наблюдал за её попытками сдвинуться с места. Каждый раз она падала лицом вниз, сдавленно вскрикивала.

– Должен признаться. Я впервые солгал тебе.

Демон играл человеческие эмоции так старательно, что Канарейка почти поверила в то, что он сожалеет.

– Сказал, что ты встретишься с самым страшным врагом, но не рассчитал, что у тебя их два.

Гюнтер О’Дим хмыкнул уже прямо перед ней, сидя толстых корнях древней ивы.

А Канарейка наконец доползла до нужного места. Здесь.

– Память…

Каменная плита всего с одним словом.

– А тебе, Aen Seidhe, – обратилась кошка к Канарейке, – ключи от будущего нужно найти в прошлом. А ключи от прошлого – в будущем.

Глаза Канарейки закрылись, она протянула руку вперёд и почувствовала кончиками пальцев гладкую поверхность.

Всего с одним словом, с каким же?! Кто же мог быть оставлен здесь? Что же значило для неё это место, ворвавшееся в память с грохотом и ворохом осыпавшихся цветных зеркал?

Ветер зашумел в листве, солнце показалось из-за горизонта, роняя редкий рыжий свет сквозь кроны деревьев.

– И время.

О’Дим хлопнул в ладоши, и в уши ударила звенящая тишина.

Эта тишина рвала перепонки, давила на череп и приводила в какой-то первобытный ужас. Она была искусственной, магической. Потусторонней. Канарейка всеми силами пыталась вспомнить что-то важное, самое важное в её жизни, но тишина гремела в ушах так, что не было решительно никакой возможности сосредоточиться даже на собственных мыслях.

Наверное, это был конец.

Кто-то, наверное, сам Господин Зеркало, прошёл рядом с её головой – она почувствовала вибрацию. Спустя мгновение что-то лёгкое и мягкое легло ей в ладонь. Что-то нежное, похожее на слово…

– Athair…

Тишина разбилась на мелкие осколки, Канарейка с усилием разлепила ссохшиеся веки.

На её ладони лежал раскрывшийся голубой бутон. Точно такой же, какой ей когда-то оставил на этой поляне олень.

А рядом с ней на траве сидел старый эльф с усталыми глазами и седыми волосами, заплетёнными в косу. Он улыбнулся Канарейке.

– Со временем я тебе помогу, – сказал он. Глаза эльфки начали заливать слёзы.

Он сжал её ладонью бутон.

У него была одна рука.

– А второго врага тебе предстоит победить самой, – эльф посмотрел вперёд на горящее над лесом зарево рассвета. – Но ты, похоже,

будешь не одна.

– Athair…

– Тс-с-с, luned. Этот hen и после смерти кое на что сгодится.

– Кажется, я должна тебе уже вторую жизнь… – проговорила Канарейка, чувствуя, что не может больше бороться с усталостью.

Под лучами восходящего солнца она умерла в этом лживом мире Гюнтера О‘Дима. И мир рассыпался в щепки вслед за ней.

То, что Канарейка уже довольно давно не приходила в себя, вызывало сильное беспокойство.

Геральт очнулся довольно давно, сразу же заверив, что О‘Дим низвергнут туда, откуда он вылез. Не слишком сильное утешение в отношении бессмертного демона, но по крайней мере он теперь не находился в плане, то есть мире, где располагался Континент.

Почему же в таком случае не приходила в себя Канарейка, оставалось загадкой. Мучительной, жгучей, изводящей Ольгерда всё сильнее с каждой минутой.

– Пульс есть, но очень медленный.

Ведьмак встал, подошёл к Ольгерду, упрямо и сосредоточенно глядящему вперёд, на занимающийся рассвет.

– Может, водки? – предложил Геральт.

Атаман протёр лицо рукой.

– Давай, ведьмак.

Они сели на бывшие ступени храма, стали молча по очереди глотать из бутылки.

– Ты даже не скажешь, что я в этом виноват? – спросил Геральт, сделав очередной глоток.

– Прости, Геральт.

Атамана, похоже, водка не прошибала. Он был серьёзен и хмур.

– И спасибо.

Внутри него бушевал миллион пожаров, живое горячее сердце сжималось в каменный комок при каждом ударе, а затем болезненно разжималось опять в кусок обжигающей плоти. Оно словно пыталось биться за двоих.

Он не чувствовал себя настолько омерзительно уже так давно, что и не мог посчитать лет.

– Скажи, Геральт, нам остаётся только ждать?

Ведьмак хлебнул из бутылки, отставил её в сторону. Всякое желание расслаблять разум исчезло.

– Она жива. Я слышу её сердцебиение.

Молчали долго. Им больше нечего было друг другу сказать. Они узнали друг друга и поняли, и именно это мешало им говорить о какой-то чепухе вроде ежегодного разлива Понтара или цен на зерно.

У них обоих было то, чего никогда не было у другого.

Солнце выскользнуло из-за горизонта, на мгновение ослепило сидящих к нему лицом ведьмака и атамана. Они прикрыли глаза руками, а когда зрение вернулось к ним, увидели, что Канарейка приподнялась на локтях с заботливо расстеленного под ней кунтуша.

Оба мужчины резко встали, Ольгерд с помощью магии резко дёрнулся и растворился в туман рядом с ведьмаком, оказавшись возле эльфки. Он притянул её к себе и крепко обнял.

– Идиотка, кретинка, что бы я делал без тебя, – тихо и торопливо заговорил атаман. – Безумная эльфская баба.