Игра в мечты
Шрифт:
– Ну что, пойдёмте? – отбросил в сторону сигаретный фильтр Владимир и повернулся к дверям подъезда.
…Квартира была на втором этаже в одном из домов, по легенде возведённом пленными немцами в то время, когда в этом краю разрабатывали новые шахты и угольные бассейны, закладывали химкомбинат и новую счастливую послевоенную жизнь. Когда людей не пугали никакие трудности: ни засуха, ни голод, ни военные «похоронки», и когда слово «Победа» ещё коротко и серьёзно выстреливало из губ и щекотало в горле и глазах, а на улицах таких вот небольших городков можно было запросто встретить празднично подвыпившего молодого фронтовика (ветерана, как принято говорить сейчас). Дома строили не на век, понятное дело (стены из шлакоблока, колкого, как стекло, – какой там век). Дома думали снести уже при Хрущёве, когда Станислава и в помине не было, когда только повстречались его молодые родители. При Брежневе по новому генплану на месте двухэтажек должен был
«Экипаж квартиры», куда вёл Станислава приятный бородач, только-только сменился в очередной раз. В шестидесятых умер первый хозяин квартиры, шахтёр-стахановец, осталась владеть жилплощадью его жена, Владимирова бабка, протянувшая до девяностых и заставшая даже посылки с гуманитарной помощью. После её смерти хозяйкой стала дочь – бородатого тётка. У неё вечно были нелады со здоровьем. Дотянула только до нового молодого президента. Радостно, с верою в новую Россию ходила голосовать. Схоронили её сразу после миллениума. В квартире осталась жить её дочка, то есть двоюродная сестра кареглазого продавца, державшая на местном рынке небольшую торговлю колготками и носками. Через носки познакомилась с марокканцем, учившимся в новопитерском «химдыме» правильно смешивать разные вещества и реактивы на благо своей далёкой родины. Закружил её чернокожий иноземец, выскочила она за него замуж и уехала в Северную Африку, где и запропала. Прислала пару писем. Сначала, мол, всё отлично, супер, новая жизнь, тепло, а года через три пришла открытка с верблюдом: «Умоляю! Пришли пятьсот баксов! Не могу выкупить паспорт! Нужно перебраться через границу, чтобы попасть в российское консульство!» И всё. И тишина. Денег у бородатого не было тогда. За квартирой долги огромные висели, за квартплату. Сестра ж уехала в новую перспективную жизнь, в старой всё бросила и ему только ключи успела оставить – пригляди. Он квартиру, конечно, сдавал, да. Родственников ведь больше нет, но что там за деньги – крохи. Курам брось – и то клевать постыдятся, это ж тебе не Москва, не какой-нибудь Кутузовский проспект. А сколько судов было, адвокатов! И всем плати. Сестра-то пропала с концами, и пока признали её по суду умершей, пока в наследство он вступил, кстати, тоже через суд… Ужасная волокита! И всем плати. Теперь хозяин квартиры – он, бородатый, а что делать дальше, пока не решил. С одной стороны, «двушка» почти в центре, а с другой – дом старый, однако ветхим не признаю'т и расселять жителей в новые дома не собираются, а «бакс» вон как скакнул, а дом послевоенной постройки, рассыпается весь, но рассыпается в центре города, местного индустриального гиганта. Станислав хотел сказать, что он-то уж знает, как жить в старом доме. Он-то уж пожил в таком, что никому не снилось, аж 1927 года постройки! И крышу перекрывал за свой счёт, и воду холодную через всю улицу из парка напротив к себе на этаж проводил и… Но они уже пришли.
Дверь в квартиру была тоже старая, ещё та, настоящая, послевоенная, деревянная, державшая на себе сто один слой краски. А вот ручка подкачала. Теперешняя, китайская металлическая, хоть и под старину, и замок «английский», тоже китайский, и коврик «Велком» оттуда же. А дверь хороша! Настоящая, ещё на тех петлях, советских.
– Не разувайтесь, я ремонт думал делать да не тяну по финансам. Решил вот старьё пока перебрать и снести в тёмную комнату, а остальные сдать. Сегодня вечером уже должны приехать посмотреть. Вы в комнату направо проходите. Он там стоит.
Станислав прошёл первым и сразу увидел его силуэт в тёмном незавешенном проёме окна. Высокий, стройный, изящный, как замерший посреди своей Северной Африки жираф. Сзади защёлкало.
– Я сейчас свет зажгу, выключатель заедает.
При свете он выглядел бесподобно. Он выглядел так же, как и тридцать с лишним лет назад. Длинная блестящая шея, газетная корзинка внизу и генеральской папахой стройный круглый абажур, сплетённый из голубых и розовых,
Все части торшера оказались в отличном состоянии. Слегка ободралась краска на деревянной подставке, но это пустяк: снять старую краску, загрунтовать и пройти пару раз хорошей финской эмалью, а после лаком. Бадрик сделает. Всё родное: выключатель карболитовый за пятьдесят пять копеек, вилка чёрная карболитовая, провод белый карбо… нет провод в обычной оплётке, но тоже советский.
– Не знаете случайно, какого он года? Примерно хотя бы, когда купили?
– Нет, не знаю. Помню, что какая-то история с этим торшером была, кто-то подарил, что ли, или продал его тётке. Посмотрите, может, где бумажка приклеена, где-нибудь снизу.
От этикетки снизу осталось лишь жирное засохшее пятно столярного клея и мелкий бумажный лоскутик-оборвыш.
– Беру, – твёрдо сказал Станислав, у которого никак не получалось скрыть радость и волнение.
Станислав спускался по лестнице, держал вожделенный предмет и не мог нарадоваться. «Как же так ладно вышло: и состояние хорошее, и всё родное, и рядом, в соседнем городе, а не в Москве, и человек, человек, сразу видно, очень хороший, этот Владимир. Как же удачно всё вышло! Как удачно! Вчера хотел поехать, а на улице гололёд. Уже собрался в Новопитерск, даже Титову позвонил узнать, как Сбербанк там найти, потому что дом с торшером недалеко расположен. Владимир так и сказал: «Доедете до главного Сбербанка – и рядом будет дом, в котором стоит похожий на жирафа ваш целенький, почти новый торшер». На светофоре, главное, трогаюсь, а машина стоит. Лёд, сплошняком лёд. Не, думаю, если вещь моя, то дождётся, постоит до завтра. И вот вам, пожалуйста, захожу, а он такой ждёт, и, главное, всё родное и всё цело: и ленточки, и выключатель карболитовый и вилка за пятнадцать копеек, а подставку я перекрашу, Бадрику скажу и перекрашу».
Ветер стих, и снег теперь падал отвесно и тяжело. Был он крупный, зимний. Очень мокрый был снег. Станислав вышел на улицу и потихоньку тронулся к перекрёстку, затягиваясь новой кубинской сигаретой, всё удивляясь своей находке, которая легко держалась в его руке, изящна и стройна. Он почти дошёл до перекрёстка, когда понял, что идёт не в ту сторону. Там, куда он повернул, выйдя со двора, не было светофора. «Блин, Ленка, наверное, уже приехала», – подумал Станислав, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Но с другой стороны улицы светофора тоже не было. «Так-так-так. Значит, я вышел на другую улицу. Надо вернуться назад». Станислав глянул для верности на часы и быстро пошёл в обратном направлении.
Двор был пуст. Кареглазый Владимир уже уехал. Станислав встал у подъезда, из которого вышел семь минут назад, развернулся, прикинул, откуда въезжала «кореянка» бородатого, и уверенно пошёл в другую сторону. Через минуту-другую он увидел сквозь снежную пелену зелёный огонёк впереди и прибавил ходу, придерживая другой рукой покачивающуюся голову своего нового друга.
Станислав вышел на перекрёсток и поставил торшер рядом, расчистив предварительно кроссовками снег, огляделся. Ни Ленки, ни машины. Закурил, огляделся ещё раз. Странное ощущение было: вроде место то, а вроде и не то.
От центра города к перекрёстку подплывал по снегу автобус, длинный и с гармошкой посередине. Неужели ещё такие ходят? Загорелся красный, и из-за большого здания сбоку вынырнула чёрная «Волга», деловито откашлявшись выхлопной трубой, как начальник управления стройтреста на трибуне перед своей пламенной речью. В остановившемся рядом со Станиславом автобусе горел свет, через запотевшие окна виднелись тёмные люди с поднятыми руками, а через открытую форточку доносился визгливый голос кондукторши: «Кто не передавал за проезд? Мужчина, я к вам обращаюсь, покажи билет, покажи, чтоб я видела! Стыдоба, совести совсем нету у людей! С пятачка обеднеешь, что ль?»
Загорелся зелёный, и автобус поплыл дальше. На задней площадке по потнице стекла мальчишки писали и рисовали, видимо, что-то неприличное, уж слишком весёлые рожицы мелькали через их буквы и линии. Они увидели Станислава, начали было тыкать в него пальцами, засмеялись, но быстро исчезли за поворотом.
Станислав проводил взглядом автобус, вздохнул, достал телефон и выбрал из списка вызовов номер жены.
Сигнал не проходил, сразу обрываясь после набора. На шкале – ни одной чёрточки. Нет сигнала! Станислав развернулся, подвигался от торшера в разные стороны. Шкала не поднималась. Тогда он отключил и включил экран снова. Сигнал не появился. Станислав взял торшер и, двигаясь не спеша по тротуару, стал поглядывать на экран, не появится ли сеть. Он понимал, что выглядит со стороны весьма экзотично. Мужчина, делающий вечерний моцион под романтическим последним снегом этой зимы со своими верными друзьями: с торшером в обнимку, который он захватил из дома, не надеясь на приличное уличное освещение, и с мобильным телефоном, который подсвечивал дорогу вместо торшера. Станислав прогулялся взад-вперёд, но связь так и не появилась.