Игра в мечты
Шрифт:
Кухней заправлял синий эмалированный чайник. Он ругался почём зря, вздымал крышку и плевался кипятком через узкий носик.
На маленькой кухоньке кроме плиты уместился молочного цвета допотопный кривой буфет, первенец советской послевоенной морозопромышленности аэродинамический холодильник «Полюс», железная раковина, мусорное ведро под нею, тумбочка с другой стороны плиты и небольшой обеденный столик, покрытый клеёнкой с мелко накрошенными незабудками или лютиками. Короче, синее всё.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – сказала женщина, входя вслед за Станиславом, – будем пить чай! Вы ведь голодны? Как там Володя? Ему осталось чуть больше года, я помню, где-то записывала.
Она подошла к численнику, одиноко повисшему посреди
– Да, один год и два месяца. А вы с Володей вместе? Вам дольше?. Ну что ж, это уже не тюрьма, ведь и увольнения дают, вы работаете, то есть зарабатываете. Я, конечно, всё понимаю. Света подумала, когда другой парень, тоже Володин товарищ, принёс торшер, что это Володя купил и таким образом желает вернуть Светочкино расположение и Ирочкино тоже. Но товарищ объяснил, что эти торшеры просто выносят по частям с предприятия, где Володина «химия», а потом продают частным образом. Я не против, знаете ли. Я прожила долгую жизнь и знаю, что такое голод и холод, и война, и … власть, извините меня. Вот, посмотрите, на шахте я почти ослепла. При коптилках писала отчёты, вела бухгалтерию.
Она внимательно посмотрела на Стаса своими планетками и сказала:
– Вы таким уставшим выглядите. Вас на выходные отпустили?
– Я… я в командировке, – почему-то сказал Стас и почувствовал, что в словах женщины есть своя правда, он действительно очень устал за этот час под последним зимним снегом этого года.
– В командировке? Но автобусы уже не ходят, как же вы обратно?
– Я на попутке с… товарищем приехал, – припомнил Станислав.
– Я вас напою чаем. Вы замёрзли, верно. Как же вы зимою и в такой лёгкой телогреечке без рукавов? Где ж они?
– Потерял. В автобусе оторвали, – на ходу придумал гость.
– Плохо вас одевают. Вы в общежитии? С Володей вместе? Как он? Худой? Я бы к нему съездила, но ведь Света. Она обязательно узнает. Я тут как меж двух огней. Мне и его жалко, ведь ни за что парень пострадал, за компанию, и её – тоже, она мне дочь, и болеет всё, и болеет. А я с Иришкой.
Женщина отрезала тонкие листики от куска «докторской» колбасы, завёрнутого в серую бумагу, складывала их на чайное блюдце, и Стас понял, что это она ему. И что это он, посланец от неизвестного ему Володи, который сейчас находится «на химии» в городе, где делают эти торшеры, и у Стаса вдруг закружилась голова. Он опёрся плечом на стену, и голова повисла на груди, не в силах удержаться прямо. Стас закрыл глаза. Он ничего не понимал, он только хотел, чтобы это всё скорей закончилось и за ним приехала Ленка с Георгием на малиновой «Тойоте Сиене», и они все вместе поехали…
– Тут совсем рядом, – донеслось до Стаса, – и ходит автобус два раза в день, прямо до места. А вас в будние дни отпускают? Я в выходной никак не могу. Да вы кушайте! Вот чай байховый индийский с голубым слоном. Я крепко заварила, знаю, что вы там очень крепкий пьёте. Мне прошлый Володин товарищ объяснил, это называется чир… чири…
– Чифир, – подсказал Стас.
– Да, – обрадовалась женщина, – так и называется. А у нас соседка в гастрономе продавщицей работает, приносит иногда и чай хороший, и колбасу. А вы знаете, я в выходной никак не могу. Я в выходные с внуком сижу. У меня в прошлом году внук родился. Володей назвали, в честь Ленина. Такой прекрасный бутус! Вот. Только поглядите, какой крепыш!
Женщина протянула Станиславу фотокарточку, лежавшую сверху пачки квитанций, открыток и старых конвертов с письмами в ящике буфета. С карточки на Стаса смотрел выпученными чёрными глазками крохотный малыш месяцев шести, восьми. Глазки так пристально смотрели с фотографии, что Станислав сразу ощутил, что чего-то мальчику не хватает, какого-то небольшого штришка. Стас на секунду призадумался, и его осенило – бороды! Малышу не хватало
– Вам плохо? Я принесу корвалол, сейчас я вам накапаю, посидите, выпейте чаю. Вы так и ничего не съели. Вот, берите бутерброды. Я принесу капли и соберу Володе крохотную посылку. Вы знаете, он мне хоть зять, но как сын.
– Мама, ты с кем там разговариваешь? – донёсся голос из комнат.
– Света, это радио ведёт репортаж, а я ему противоречу.
– Я скоро, – прошептала женщина. – Кушайте! Берите бутерброды! Я настаиваю!
На тарелочке лежали три лепестка «Докторской» на толсто нарезанном батоне за одиннадцать копеек, «Дорожном». Станиславу стало совсем нехорошо. Он через силу тяжело поднялся, боясь обрушиться на какую-нибудь старую, хрупкую вещь и сломать её невзначай, и прошёл, держась за зелёную стену в коридор. Торшер стоял за вешалкой стройный, и как показалось Стасу, печальный. Станислав хотел уже было открыть тихонько входную дверь, но что-то потянуло его в другую сторону, откуда негромко шептал телевизор голосом серьёзного Тихонова-разведчика и весёлого Броневого-гестаповца. В углу бубнил очередную серию «17-ти мгновений» чёрно-белый «Горизонт» с ручкой-трещалкой для смены программ – первой на вторую и обратно и двенадцатью насечками для неведомых каналов. Боком к нему стоял диван, а на нём сидела белокурая девочка лет пяти и укладывала в детское корытце спать голышика. Вдоль другой стены стояли в ряд два совершенно одинаковых торшера с розово-голубыми головами и пустыми решётчатыми газетницами – подарки Свете и Ире от их мужа и отца Володи…
Снова закружилась голова, и Станислав бросился на коричневую дверь, запертую советским «английским» замком.
Стас выскочил из подъезда, побежал за угол на улицу, поскользнулся на льду под снежно-песочным месивом у тротуара и свалился было на бок, успев извернуться так, чтобы не упасть на выбитое (давно, в Домбае ещё) левое плечо. Падать пришлось грудью и лицом. Было совсем не больно, а скорее как-то отрезвляюще, что ли. Станислав медленно поднялся, отряхнулся от жёлтого грязного снега и сразу заметил сбоку у дороги малиновую «Тойоту». Из неё выскочила его супруга, пропадавшая столько времени неизвестно где.
– Стас, ты заколебал! Я час тебя жду! Георгий спит давно, где ты был? И что это? Как ты его засунешь в машину?
Станислав обернулся и увидел стоящий на тротуаре рядом с ним торшер-жираф с тонкой блестящей шеей и абажуром-головой известных цветов, металлической газетницей и деревянной узкой подставочкой непонятного пока назначения.
– Лен, да он разбирается. Смотри, раз, – Стас открутил и снял абажур, ласково поставил его на крышу машины.
– Оп, – отсоединил блестящий штырь с проводом. – Вот, смотри, планочка тоже снимается, и остаётся у нас что? Газетница! Всё входит! У нас есть попить? Ты воды купила?
– Купила! Стас, совесть же нужно иметь. Мы три раза с Георгием по кругу все дома объехали, стояла здесь как дура. А дома ещё все одинаковые. Хорошо, Сбербанк рядом, я про него вспомнила. Что ты такой мокрый? Где ты был?
– Я? Гулял под последним зимним снегом.
– С абажуром?
– Это не абажур, это торшер. У нас такой дома стоял в зале, – начал было Станислав, но понял, что не сможет. Не сможет он сейчас рассказать всё, что крутилось в голове и лежало на сердце. Не про торшер, не про «Сириус» и кресло зелёное в углу (кресло, кстати, надо поискать на «Авито»), не про людей, что встретились ему в этот вечер или привиделись, и про их торшеры, и их судьбы.