Игра в полнолуние
Шрифт:
Глава 6
Доехав до кладбища, Радонев оставил машину возле ворот, и пошёл по центральной аллее, прижимая к груди коробку с рассадой. Он оглядывался по сторонам, сверяясь с указателями и одновременно отыскивая взглядом бак с водой: вроде бы на кладбищах ставят такие, чтобы можно было полить цветы или убраться на могилке. Но вокруг были только надгробия, возле которых пышно росла буйная майская зелень.
Тихо, лишь синицы тренькают о чём-то, да долбит вдалеке упрямый дятел.
Высокий мужчина в сером плаще стоял у
На отцовской могиле возились трое: чеченец Исламбек и два его сына, таких же рослые и немногословные. Они уже установили надгробие, и теперь заканчивали монтировать кованый заборчик. Деревянный крест, снятый с могилы, лежал неподалеку.
Обменявшись с Костей рукопожатием, Исламбек кивнул в сторону креста.
– Сейчас сожжем, а пепел тебе. Тут будешь?
– Буду, – Радонев показал глазами на цветы. – Пока не посажу, не уеду. Деньги возьми, Исламбек.
Он рассчитался с рабочими и остался у могилы один. Присел на корточки, протёр рукой фотографию отца. Тот смотрел добродушно, и лицо было гладким, как до пожара. Таким Костя мог бы сделать его сейчас. Мог бы… если бы отец выжил.
– Вот я и вернулся, папа, – тихо сказал Костя.
Он принялся высаживать цветы, вполголоса рассказывая отцу свои нехитрые новости. О матери, с которой всё в порядке, и о которой теперь есть кому заботиться. О своей поездке в Австрию, которая, как ни крути, пошла на пользу. О новой работе… Он умолк, снова вспомнив про Леру. И покачал головой: бывают же в жизни совпадения! Стоило только решить, что детская мечта об офтальмологии должна стать реальностью – и он встречает девушку, из-за которой эта мечта когда-то появилась.
…Тогда, в лагере, Зиновьев вырубил его этим пинком. Когда Костя пришел в себя, испуганная Лера трясла его за плечи.
– Слава богу, ты жив! – выдохнула она. – Они тебя пинали, сильно. Я сбегаю в медпункт, не вставай, у тебя может быть сотрясение и переломы.
Она говорила, морщась от боли, и кровь всё еще капала с её верхней губы. Зиновьева и Болотова уже не было.
– Со мной всё в порядке, – сказал Костя и сел, потому что лежать перед любой девчонкой было позором, а перед Лерой – тем более. Голова кружилась, болели ребра и саднило плечо. Но если не считать этого, он действительно был в порядке.
– Всё равно нужно врачу показаться, – покачала головой Лера.
– И тебе. Больно, наверное?
Она замялась, но кивнула. В заплаканных глазах мелькнула обида.
– Я их отлуплю, – пообещал Костя. – Эти гады больше никогда не будут к тебе приставать.
Но выполнить обещание он не смог. Когда они с Лерой подошли к медпункту, оттуда вывалился Зиновьев. Его правый глаз был крест-накрест залеплен пластырем поверх
– Ну, всё, вам хана! —крикнул он и припустил по направлению к домику, где размещался их отряд.
Видимо, услышав его крик, медсестра высунула голову из окна.
– Ещё раненые! – недовольно воскликнула она. – По одному заходим!
Костя пропустил Леру и присел на крыльцо медпункта. Голова всё еще кружилась, его подташнивало, но это было полбеды. Перед глазами стояло лицо Зиновьева, повязка на его глазу пугала до замирания в животе, и Костя со страхом думал: а что там, под повязкой? Неужели… пустота? Чёрная глазница с жёлтой костью в глубине… И он теперь будет, как Терминатор в фильме – страшный, раненый, на всю жизнь… И в этом виноват он, Костя. Это он выбил Зиновьеву глаз той книжкой.
Колючие мурашки побежали по коже, и Костя сжался ещё больше, обнял коленки руками, уже не чувствуя, как саднят ребра. Верить в худшее не хотелось. Можно ли выбить глаз вот так просто? Что это вообще такое – глаз? Как он устроен, так ли беззащитен, как выглядит? Ему вдруг захотелось узнать об этом всё. И не только узнать, но и исправить как-то свою ошибку. Острое чувство вины захлёстывало его, не давало дышать. Потому что, каким бы гадом ни был Зиновьев, он не заслуживал стать страшным, как Терминатор.
Никто этого не заслуживал.
Он тонул в этих мыслях, в чувстве вины и в раскаянии. А потом сзади приоткрылась дверь. На крыльцо вышла Лера, встала перед Костей, ощупывая пальцами марлевый тампон, приклеенный к верхней губе полоской лейкопластыря.
– Мне фвы наофыли, – сказала она. – Вавефное, фвам останефся.
И Костя понял, что швы ей накладывали под заморозкой, потому она и говорит так невнятно. А то, что шрам – да какая разница, он всё равно ее не разлюбит.
– Заходи, драчун, – крикнула из окна медсестра. И голос ее звучал недобро.
Ну а потом всё было, как в дурном сне. К медпункту прибежала директриса с вожатыми, принялась вопить про «чепе» и тыкать в Костину сторону толстым, как сосиска, пальцем. Кричала, что родители Зиновьева – милиционеры и обязательно в суд подадут, так что Костя прямо из летнего лагеря отправится во всесезонный, и отнюдь не в оздоровительный. Лера попыталась вступиться, но её и слушать никто не стал. Тогда вмешалась медсестра, заявив: «Хватит орать, у ребёнка все признаки сотрясения!» И Костю увезли на лагерном УАЗике в подмосковную больницу, куда этим же вечером приехали расстроенные мама и папа. А когда ему стало чуть лучше, отец сказал, что в лагерь его больше не отпустят. А ещё сказал, что Зиновьевы предки пошумели-пошумели, но быстро поджали хвосты, когда папа пригрозил им встречным иском. Ведь по факту Костя пострадал гораздо больше. Потому что у жирдяя была лишь рассечена кожа под бровью, но глаз остался цел. Даже зрение не упало. И в лагере он остался. Впрочем, не за какие-то особые заслуги: Костин папа считал, что родители просто устали от его выходок, вот и сплавили сынка.