Игра в прятки
Шрифт:
– Я слышала, но не поняла, что она подразумевала. Зачем ей это?
Лара пожимает плечами и качает головой, роняя на фартук бусинки слёз.
– Это как-то связано с Гийомом? – шепчу я, мысленно возвращаясь к тому вечеру, когда Гийом с Ларой стояли на улице, а мама наблюдала за ними из окна: они явно были смущены, но в то же время казались сообщниками. – Я же говорила, маме это не понравится.
– Ни этот парень, ни любой другой мужчина тут ни при чем, – отрезает мама.
Я отлично понимаю, что она лжет.
– И папа тоже определенно ни при чем, – парирую я. – Потому
– Я пошлю несколько лучших работ вашей тетушке, – отвечает за нее мама. – На обойной фабрике есть художники, а Ларины рисунки очень и очень недурны.
У меня голова идет кругом. Обойная фабрика находится за много миль от Марселя, под самым Парижем. Если тетушка Бертэ действительно подыщет там место для Лары, то весь следующий год мы не увидимся. Больше не будет ни совместного рисования, ни Лариной спокойной поддержки. И что хуже всего, мы никогда не будем вместе работать у папы, как мечтали.
– Конечно, было бы славно, если бы вы обе когда-нибудь стали помогать своему отцу, но этому не бывать, – говорит мама, словно выведав мои тайные чаяния и поддразнивая меня. – Люди просто не будут покупать произведения юных девиц. А под людьми я подразумеваю богатых мужчин, ведь именно они в семье единолично принимают решения, распоряжаясь кошельком, да и всем прочим.
Мне до зарезу хочется, чтобы мама ошибалась.
– Но отчего мы с Ларой не можем подыскать работу здесь? – спрашиваю я. – Почему бы тебе не сходить на мыловаренную фабрику?
Мама тотчас обрывает меня:
– Довольно! Если твоя сестра получит работу в Жуи, в этом не будет необходимости.
– Ты не можешь с ней так поступить, мама! – кричу я, и в ушах у меня шумит кровь. – Почему ты всегда такая? Будто вовсе не любишь Лару!
Я немедленно раскаиваюсь в сказанном, хотя это правда. Мамино лицо застывает, точно я ударила ее по щеке. На миг воцаряется тишина.
– Как… ты… смеешь…
– Что, ради всего святого, происходит?
Я поднимаю глаза и вижу папу: он стоит в дверях с напряженным лицом, стряхивая с рук каменную пыль.
– Тебе лучше спросить у нее, – восклицаю я, тыча пальцем в мамину сторону.
Мама столбенеет как кочерга, которая сейчас стоит у нее за спиной, и ничего не говорит.
– Мама отсылает Лару из дому! – продолжаю я, и на глаза мне наворачиваются слезы. – На обойную фабрику в Жуи, где служит домоправительницей тетушка Бертэ! Она и письмо уже написала. А вместе с ним отправит Ларины рисунки!
Папа поражен.
– Это верно, Марго?
Я оказалась права, папа не знал! Я кошусь на Лару.
– Деньги, которые сможет заработать Лара, нам пригодятся, не так ли? – вскидывается мама.
– Ах, Марго, – тихо произносит папа, и в его голосе слышится непривычная подавленность, свидетельствующая о том, что он это предвидел. – Почем знать, может, плата за жилье окажется нам по силам. Прошла всего неделя. – Он тяжело вздыхает. – Давай обсудим это потом. Когда я закончу работу. – Он подходит к столу и пристально рассматривает лежащий в корзине хлеб. – Послушайте, девочки, как насчет
– Это касается Лары, – цедит мама, сверля меня взглядом. – София из-за своей дерзости никуда не поедет. Она останется здесь, со мной.
Я уже готова заявить протест против несправедливого наказания, но чувствую, как папа накрывает мою руку свои ладонями.
– Будь умницей, – произносит он, целуя меня в волосы, – останься. Помоги матери. Позаботься о ней ради меня.
– Да, папа, – шепчу я, хотя знаю, что отец неправ: мама – последний человек, которому нужна забота. И я решаю улизнуть из дома, чтобы встретить фургон по возвращении. Нравится это маме или нет.
Сгущающиеся сумерки
Лара
Фургон, груженный известняком, скрипя, минует поворот, и перед нашими глазами появляются таверна и старый пруд для купания лошадей, расположенные у подножия холма. Воды в пруду непривычно мало. Помнится, на прошлой неделе я уже отмечала, насколько он обмелел, из-за засухи почти превратившись в лужу. Тогда я ехала с Гийомом, и меня пронизывает внезапное желание вновь оказаться рядом с ним, склонить голову ему на плечо. Вместо этого я прижимаюсь к папе, ощущая щекой его теплую, надежную спину. Он пообещал, что поговорит с мамой и попытается найти для меня работу здесь, в Марселе. Но сейчас у него так мало времени для этого! Я ощущаю комок в горле, подступающие слезы и изо всех сил пытаюсь скрыть это, широко зевая.
– Мы почти дома, – произносит папа, кладя руку мне на колено. Несколько секунд спустя я замечаю впереди, в сгущающихся сумерках, какое-то движение, вздрагиваю и выпрямляюсь.
– Осторожно, па! – До нас доносится хохот мужчин, слоняющихся по дороге. – Недавно вечером кто-то сунулся прямо под копыта нашим лошадям.
– Тпру! – кричит отец, и ему удается замедлить движение тяжелой повозки.
Сегодня подгулявших мужчин на дороге больше. Двое маячат чуть поодаль, у таверны, еще двое нетвердой походкой направляются к нам.
– Смотрите-ка! – гогочет один из них. От него исходит кислый, крепкий душок, он лениво обшаривает взглядом моего отца.
– Bonsoir [15] , – вежливо отвечает папа, пытаясь объехать встречных. Но один из гуляк бросается к лошадям и хватает их под уздцы.
– Не торопитесь, – запинаясь, бормочет он. – Дайте получше вас рассмотреть. И вашу прелестную мадемуазель. Не каждый день такое зрелище представляется.
Мне ужасно жаль лошадей. Они пугаются пьяных с их неловкими, непредсказуемыми движениями. Речь у этих незнакомцев, как и у человека, на которого чуть не наехали мы с Гийомом, хотя и правильная, но такая же нетвердая, как их шаги.
15
Добрый вечер (фр.).