Игрок
Шрифт:
— Я вижу, Мария, они добрались-таки до этих махинаторов, которые дают землю за взятки.
— Хорошо, Майк, хорошо! — И она продолжает мурлыкать себе под нос, тихо-тихо, колдуя над огромной заплатой на крошечных штанишках.
То, что она напевает, — всего две строчки из песенки, слышанной в далекой молодости; песня эта — словно обломок деревца, выброшенного на берег и спасенного от забвения, обрывок мелодии, которая стала частью подсознания и непрерывно звучит, облегчая вот уже пятнадцать лет неустанные домашние труды. Для шерифа это все равно что звуки жернова для мельника или шум морской волны для
Коркоран, стоя у двери, все это увидел, услышал и понял. Ему, разумеется, и раньше приходилось видеть подобные семейные сцены, и ему всегда казалось, что он как бы смотрит из окна скорого поезда, который несется через прерию мимо заброшенного городишки, прокаленного солнцем, продуваемого ветрами, а теперь мокнущего под серым холодным дождем. Как живут эти люди? Чем заняты? Где находится их душа? Что приносит им рассвет и закат их жизни?
Подобные мысли обычно возникали у Коркорана в прошлом, когда ему приходилось наблюдать подобные сцены. Но сегодня, когда он смотрел на шерифа и его жену, ему казалось, что именно эти люди живут настоящей жизнью, тогда как его собственная состоит из одних призраков и проходит среди призраков — в ней нет ничего отрадного, сплошная тоска, гибель надежд и полная пустота впереди.
Он постучал в дверь. Нолан пошел открывать, держа руку на своем объемистом боку, как раз на том месте, где в старой, видавшей виды кобуре покоился его револьвер. Сдвинув очки на лоб, он беспомощно топтался у двери. Как это случилось, что его враги тысячу раз его не убили?! «В доброте и добродетели заключена известная сила», — подумал про себя игрок.
— Это Коркоран, — отозвался он.
— Чтоб мне провалиться! — воскликнул шериф. — Я только что рассказывал о вас Марии. Заходи, мой мальчик! Она будет рада тебя видеть. Здорово тебе удалось ускользнуть из этого дома! Подумать только, с голыми руками, без оружия, и с таким противником, как Крэкен!
— Я пришел сказать, что дело еще не кончено, продолжение следует, — сказал игрок. — Пришел сказать, что мне придется забрать назад свой револьвер.
— Не может этого быть, Коркоран!
— Он мне понадобится.
— Ты же поклялся, что не будешь больше баловаться оружием, ты только сегодня отдал мне револьвер. — Он вздохнул, доставая из кобуры на бедре револьвер и протягивая его Коркорану. — Отличная игрушка, — сказал он. — Так и просится в руку. Где ты его раздобыл?
— Можно сказать, что он, некоторым образом, достался мне по наследству.
— Как это так?
— Очень просто: я получил его после смерти человека, которому он принадлежал.
Шериф усмехнулся. Ему понравилась эта шутка. Он был вполне способен оценить юмор, в особенности такой, что бьет наотмашь словно дубина.
— Итак, — сказал он, глядя на то, как Коркоран взял револьвер и любовно погладил его, прежде чем быстрым, почти неуловимым движением засунуть себе за пояс. — Итак, ты снова вступил на тропу войны? Ты что же, собираешься кого-нибудь ухлопать и хочешь, чтобы я снова гонялся за тобой?
Его откровенность и любопытство заставили Коркорана улыбнуться.
— Надеюсь, что этого не случится, — сказал он.
— Сколько
— Тридцать.
— А дальше?
— Именно столько, не больше.
— Всего только тридцать? Послушай, друг, когда мне было столько, меня никто не знал за десять миль от того места, где я ловил разных негодяев. Только через два года Мария сказала, что согласна взять себе мою фамилию, чтобы иметь возможность завести детишек, а потом ругать меня за то, что они плохо себя ведут. Я в твоем возрасте был совсем незначительным человеком, а посмотри на себя! — Он подошел поближе к двери, словно для того, чтобы как следует рассмотреть своего гостя и убедиться в его значительности, а потом добавил: — Зайди в дом, сынок. Я хочу познакомить тебя с Марией.
— Нет. Я этого недостоин, — решительно ответил Коркоран и быстро зашагал прочь.
За все время, пока он шел к отелю, он ни разу на взмахнул своей тросточкой.
Глава 20
А в это время Китти Мерран и Роланд сидели в саду перед пансионом, где она жила, наслаждаясь прохладой ночи. Он смотрел на нее, думая вслух, строя планы, и его низкий голос рокотал, почти не прерываясь, когда он рисовал перед ней их будущее. Она слушала его задумчиво, положив руку на спинку стула и облокотившись на нее головой; глаза ее были подняты к небу, на фоне которого высился мощный, почти нереальный выступ Команчских гор, похожий на груду облаков. Он был настолько нереален, что порой ей казалось, будто в этой груде облаков мелькают звезды; или это золотоискатели развели костер в своем лагере и его пламя то вспыхивает при порывах ветра, то вновь угасает?
— Как ты думаешь, тебе это понравится?
Китти вдруг поняла, что свой вопрос Роланд повторяет в третий раз.
— Да, — торопливо ответила она.
Роланд переменил положение, а потом поднялся на ноги. Он подошел к калитке, минуту постоял, а потом снова вернулся и сел на прежнее место. Девушка понимала, что он сердится. Она была слегка встревожена, однако, к своему удивлению, обнаружила, что ее тревога была не лишена приятности, и сказала, как бы извиняясь:
— Прости, но я просто задумалась.
— Но не о том, что я тебе говорил.
— Прости, пожалуйста, Генри.
— О, конечно!
Его молчание красноречиво говорило о том, что он недоволен ее невниманием.
— Мне иногда кажется, — сказал он, — что этот Запад, который тебе так хотелось увидеть и куда я с такой радостью за тобой последовал, только внес разлад между нами.
Она уже готова была возразить, но в этот вечер ей было лень произносить вежливые слова, и вместо этого она сказала правду:
— Ты действительно так думаешь? Почему?
— Значит, у тебя тоже возникают подобные мысли? — резко спросил он.
— Нет-нет.
— Мне здесь ужасно понравилось, — горячо заговорил он. — И мне везло. Все было так, как я и ожидал, — и люди, и сама эта горная пустыня. Все было точно так, как ты говорила в Нью-Йорке, и мне казалось, что я просто создан, чтобы жить в этих краях. Все было так, как я мечтал, — все, кроме тебя, Китти.
— Мне ужасно жаль.
Что-то похожее на стон вырвалось из груди Роланда.
— Но тебе это, по-видимому, безразлично. Разве не так?