Игроки и жертвы
Шрифт:
– Выходи! – услышала жесткий приказ из комнаты. От страха меня затрясло по-настоящему. Больше я не смогу, просто не выдержу. Он убьет меня здесь.
— Я сейчас, — выдавила сквозь стиснутые зубы, но голос мой звучал так тихо, что сомневаюсь, что он услышал.
Понимала, что невозможно скрываться в душе всю ночь, а ноги не держали. И все же я вышла, накинув на себя белый банный халат. Вышла, чувствуя, как холодеют мои руки и ноги. Кирилл сидел на диване, одетый в такой же халат. Мокрые волосы показали, что он тоже только что был в душе. Холодные глаза быстро пробежали по мне: по неровной походке, заплаканным глазам, в кровь искусанным губам.
—
Я подошла ближе, чувствуя безбрежный ужас перед ним и безбрежную же ненависть.
– Что, Агата, думала деньги достаются так легко? – хмыкнул он.
– Ты дорогая шлюха – отрабатывай.
Каждое его слово звучало как пощечина.
— Я делаю все, что ты хочешь, — выдавила, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, даже когда внутри все кипело. Слова прозвучали натянуто, безжизненно, как будто это была последняя линия защиты, за которую я держалась.
Кирилл ухмыльнулся, довольный своей победой, и потянулся к моему лицу, нежно проведя пальцем по щеке, как будто утешая меня. Притягивая меня к себе на колени.
— Вот так-то лучше, — произнес он мягко, но в этой мягкости была лишь издевка. — Послушание украшает тебя.
За эту ночь он еще дважды брал меня, правда на этот раз обошлось традиционным сексом. К концу ночи, мне казалось я умерла. Умерла как личность, как человек, полностью подчинившись этому жестокому чудовищу.
Сердцебиение Богданова звучало размеренно и спокойно, в полной противоположности моему собственному сердцу, которое всё ещё билось в неровном, болезненном ритме. Это было странное и неестественное соседство, как будто я оказалась прикована к чудовищу, от которого невозможно ни сбежать, ни защититься. Казалось, что воздух между нами был густым и вязким, пропитанным воспоминаниями о произошедшем.
Я чувствовала себя раздавленной, потерянной, словно умерла не физически, но как человек, как женщина. С каждой минутой, с каждым мгновением в его власти я ощущала, как кусочки моей души уносятся прочь, уничтожаемые его безразличной жестокостью. Закрыла глаза, надеясь, что в этом тревожном сне, который медленно поглощал нас обоих, я смогу хотя бы ненадолго спрятаться от той боли и унижения, которые прожгли меня насквозь.
Он разбудил меня сам. Я почувствовала, как его рука грубо дёрнула меня за плечо, и сразу открыла глаза, ощутив ту же волну страха, которая преследовала меня всю ночь. Его взгляд был холодным и равнодушным, и от этого по моей коже пробежал неприятный холодок. Попыталась справиться с подступающей паникой, собраться с остатками сил и выровнять дыхание, чтобы не показать, как сильно я боюсь.
— Вставай, — приказал он коротко, без малейшего намёка на теплоту или заботу.
Я тут же выскользнула из постели, мысленно коря себя, что позволила так глубоко заснуть. Все тело болело так, словно меня переехало машиной. На груди и бедрах синели яркие пятна.
– Деньги там, - кивнул он на тумбочку, быстро одеваясь.
Я медленно подошла к тумбочке, чувствуя, как боль отдается в каждом движении, как будто синяки пропитали меня изнутри. Деньги казались грязными, обжигающими пальцы, и я едва сдерживалась, чтобы не отбросить их с отвращением. Но знала, что без этих купюр у меня нет ничего.
Кирилл уже застегивал рубашку, совершенно спокойный, будто все это для него было обычной,
— Ты знаешь правила, — бросил он, надевая пиджак. — Не задерживайся здесь.
Я и не собиралась, одеваясь настолько быстро, насколько это позволяло измученное тело. Еще раз бросила взгляд на купюры и сердце похолодело от ужаса.
– Здесь не все…. – едва слышно выдавила я. – Мы договаривались о 25 тысячах….
–
Он даже не потрудился взглянуть на меня, продолжая быстро и аккуратно одеваться, его лицо оставалось бесстрастным, как каменное изваяние, полным презрения и скрытой ненависти.
— Здесь двадцать, — бросил он ледяным тоном, в котором не было ни капли сожаления. — Двадцать пять ты не стоишь.
Внутри меня всё разорвалось: обида, ненависть к себе, унижение от осознания, что он посчитал меня недостойной даже той грязной сделки, которую мы заключили. Я пыталась собрать силы, но каждый раз боль пронзала меня, как осколок, оставляя только горечь и опустошение. Невероятным усилием воли заставила себя встать на ноги и гордо посмотреть в холодное лицо чудовища.
— Ты жалок, Кирилл, — выплюнула я, каждое слово было пропитано презрением, хлестало по нему, как плеть.
Его взгляд остался таким же безразличным, но я не собиралась оставаться дольше, чтобы увидеть его реакцию. Стараясь не показать, как сильно мне больно, как тяжело удержаться на ногах, развернулась и вышла из номера, не оглядываясь.
Только оказавшись в коридоре, почувствовала, как тяжесть всего произошедшего обрушилась на меня, но продолжала идти, гордо подняв голову и выпрямив спину, несмотря на то, что сердце было разорвано на тысячу кусочков.
5
Середина апреля выдалась на удивление теплой. За окном весело капали тающие под весенним солнцем сосульки, устраивая настоящую музыкальную капель по металлическому карнизу.
– Агата Викторовна, - в мой кабинет заглянула молодая девушка-практикантка, исполняющая обязанности секретаря местного отделения Партии - Григорий Владимирович вас просил вечером задержаться на пол часа, хочет обсудить предстоящий прием граждан.
– Хорошо, Роза, - кивнула я, визируя очередное письмо. А сердце на короткое мгновение сжалось от тревоги – этот прием граждан в рамках партийной работы не сулил мне лично ничего хорошего. Впрочем, работа есть работа, отказываться от нее из-за моих страхов – верх идиотизма.
Вот уже четыре месяца я работала помощником депутата Законодательного Собрания, возглавляя его приемную в округе. Спокойная работа, ставшая для меня спасением.
Весеннее солнце приникало даже сквозь жалюзи, падая на рабочий стол косыми лучами, и я невольно слегка зажмурила глаза, когда один из бликов сверкнул мне прямо в глаза.
Как я пережила прошлогодний ноябрь – не знаю. На одних зубах продержалась. На любви и нежности к тем, кто был рядом со мной. Когда вернулась домой после той страшной ночи – думала умру, не смогу смотреть в глаза ни дочери, ни бабуле Маше. Закрылась в ванной и лежала несколько часов в горячей воде, не чувствуя своего тела – грязного, со следами и метками Кирилла. Я пыталась смыть с себя весь тот ужас, но вода не могла унести с собой ни чувства унижения, ни горькое осознание того, что произошло. Каждый синяк, оставленный его губами и руками тогда казались выжженным клеймом, частью моего разрушенного существа.