Игрушка для хищника
Шрифт:
— Откуда знаешь? — срывается что-то опять на хрип. Как будто связки вместе с плечом повредились. А рука уже сама к ее щеке тянется. И снова мурашки по всему телу, под кожу, когда она глаза от моей руки прикрывает. — Не знаешь разве, — нехорошо подглядывать за спящими людьми? Тем более — мужчин незнакомых разглядывать?
— Нууууу. Мы же рану тебе с Алей промывали… И одежду срезать пришлось, — от крови вся задубела.
Пиздец! А она-то тут причем? У Альки, насколько я помню, помощники были. Да и Змей в доме…
— Так
— Тигра когда-то голыми руками убил. Придушил, — и снова — как можно резче, жестче. — До сих пор думаешь, что я добрый? — ловлю ее руку и останавливаю, сжимая. И глазища ловлю взглядом, — сейчас в них появится ужас или отвращение, какие уже видел.
— Наверное, у тебя не было другого выхода, — серьезно кивает, не отводя от меня своих огромных серых глаз. И в них плещется что-то. Грусть?
Да, выхода у меня не было, это верно. Когда тебя в клетку к зверю бросают, остается только самому стать зверем. Еще более лютым. Более злым.
— Ну, почему. Выход есть всегда. Но я предпочитаю убивать, если могу.
Буравлю взглядом, а она, дурочка, так глаз и не отводит. Бледнеет, но продолжает смотреть.
— Я верю, что ты делаешь это по необходимости, — голос почти становится еле слышимым дыханием.
— Не дразни зверя, девочка, — уже почти рычу, безотчетно сжимая ее руку еще сильнее. — Это опасно.
— Ох, — дверь без стука распахивается и на пороге замирает Аля. Несколько секунд смотрит на нас растерянно, а после встряхивает головой.
— Очнулся, — голос становится бурчащим. Ну, как обычно, когда я дров наворочу. — Давай, посмотрю, что там у нас сегодня.
— Я пойду, — лепечет Света и вскакивает. Краснеет?
— Не понимаю, — Аля срывает повязку с плеча. — Ничего уже не понимаю.
— Аля, в человеческом теле мало непонятного. Атлас по анатомии, 9-й класс. Все очень понятно.
— Я о тебе, Арт. И о ней. Что у вас происходит?
— Не надо тебе понимать, Аля. Поверь мне.
— Так… Нарыв еще есть. Но заражения нет, — можешь считать, что в рубашке родился. Свечку поставь, что ли. Думала, мы тебя потеряем.
— Там, Аль, кому свечи ставят — моих давно уже не примут.
— Она от тебя трое суток не отходила. Не спала даже и не ела почти, — заталкивать приходилось. Сама на ногах еле держится, а от тебя не выгонишь. Мне казалось, ты…
— Хватит, Аль. Давай не будем.
— В общем, рану я обработала. Все. Ампулы на столе — два раза в день будешь колоть. Через неделю, думаю, нарывать перестанет окончательно и начнет затягиваться. Никакой физической активности, если руку сохранить хочешь. Никакой, Арт. Постельный режим. И под ним я подразумеваю — в одиночестве.
И уходит, резко крутанувшись
— Артур? — в дверь тут же просовывается мордашка девчонки. И опять улыбается, будто и не было последних слов нашего разговора. — Я тебе бульон принесла. Крепкий. Аля сказала — тебе надо.
Пиздец. Вот кто бы мне еще бульончика принес!
— Иди, Света.
— Я посижу. Пожалуйста. Просто посижу с тобой. Не верится, что ты ожил. Насмотреться хочу. Теперь же все хорошо будет, да?
Ушла бы она. Просто бы ушла. Но — нет. Усаживается рядом и чуть ли не в рот мне заглядывает. И светится, как будто хрен знает какое чудо света увидела.
Ох, не смотри на меня, девочка. Не смотри.
Если и правда память потеряла — то где твои инстинкты?
Человек зверя чувствовать же должен, от опасности отшатываться. Рефлекторно.
А ты, дурочка, сама к тигру в клетку лезешь.
Хочешь проверить, станет ли он кошкой?
Не станет, девочка, никогда не станет.
И прикормить его не получится, — сама добычей и едой станешь.
Но я смотрю в глаза ее доверчивые, открытые такие, — и снова внутри все перекручивается, в фарш перемалывает.
Хрен знает, — врет — не врет, играет — не играет, — а самому погано от того, что сделал. И глаза она мне мозолит, — каждым своим жестом, каждым взглядом этим доверчивым.
* * *
Трое суток.
Гребанных трое суток я валяюсь, и в себя прийти не могу.
Отпаиваюсь бульоном, — и снова проваливаюсь в темноту.
И в темноте — нет тишины, нет отдыха, — взрывы и крики, — разные, девчонки той, которую не уберег, и ее, — мольбы, звучащие гораздо громче. И темноте не отбиться от них, не вырваться, — в воронку закручивают, не выпускают.
Иногда мне чудится, будто по лицу порхают нежные пальчики.
Иногда — будто запах этот сладкий чувствую, — и он заставляет меня вынырнуть, — но только для того, чтобы снова провалиться обратно. Иногда кажется, что под руками чьи-то волосы — мягкие. Но темнота побеждает, и я уже теряю ощущение времени и реальности.
* * *
— Не уходи, — хмыкаю в ответ, натягивая майку и глядя на нее в отражение шкафа.
Выгляжу жутко, — зарос, глаза впали, — блядь, точно, зверь. Я бы на ее месте шарахался. Но не шарахается, льнет, ходит за мной по пятам с самого утра по дому, как только поднялся, — и в ванную, наверное, так бы за мной и пошла, если бы не гаркнул и не выгнал.
— В чем ты ходишь? — на ней болтается моя футболка, вот как нелепое растянутое платье, ниже колен.
— Мне Аля шорты привезла, и какие-то вещи. Но они мне не подходят, большие слишком. И… Мне нравится твой запах на футболке. Ты же не против? У меня… Нет своей одежды…