Игры мажоров. Хочу играть в тебя
Шрифт:
Ничего, сойдет. Никого из королевской семьи на этот ужин не пригласили, остальное не так страшно. Спускаюсь в гостиную почти в настроении и... Застываю на пороге, уставившись на стоящий посередине стол. Длинный, как в фильмах про аристократов.
Он сервирован по всем правилам. Посередине стоит подсвечник с двумя незажженными витыми свечами, рядом бутылка шампанского и два бокала. Мне отсюда не видно, но уверена, что это какой-нибудь «Дом Периньон», не меньше.
Еда красиво разложена на блюдах, но меня
Никита стоит у камина спиной, на звук шагов оборачивается, и мы схлестываемся взглядами. Я первой отвожу глаза, и он берется за спинку стула.
— Садись, Маша.
— Что это такое, Никита? — горло сдавливает, голос хрипит. — Зачем это все?
Он неуверенно взмахивает рукой в сторону накрытого стола.
— Я просто подумал, что мы с тобой можем отметить...
— Что?.. — делаю шаг назад, затем еще один. Голос предательски дрожит. — Ты совсем из ума выжил, Топольский? Что ты собрался отмечать?
Слезы мгновенно наворачиваются на глаза, но неожиданно даже для себя я начинаю смеяться. Сначала короткими смешками, потом громче, потом хохочу, заливаясь. Слезы катятся градом, я смахиваю их ладонями и запрокидываю голову вверх.
— Ты просто идиот, Топольский, — давлюсь смехом вперемешку со слезами, пока Ник исподлобья за мной наблюдает, — что ты о себе возомнил? Уверен, что мне есть, что отмечать? Да ты последний парень в мире, с которым бы я согласилась... по своей воле... У меня просто не было выбора, понимаешь? Самовлюбленный придурок! Ты ничем не лучше, чем твои друзья по клубу. Или ты думаешь, что ты лучше них? Нет, не лучше, ты такой же. Из-за этого ты мне еще больше отвратителен...
— Хватит, я понял, — обрывает Никита, со свистом выдыхая воздух сквозь сцепленные зубы. — Ты права. Нечего отмечать.
Поворачивается к столу и одним движением сметает все на пол. Свечи катятся по плитке, подсвечник разбивается вдребезги. Блюда с едой раскалываются на части, бокалы со звоном разлетаются на осколки. Но больше всего мне жалко торт. Сквозь прозрачную упаковку видно, в какое бесформенное месиво он превратился.
Разворачиваюсь и бросаюсь в комнату, сползаю по стене на пол.
Все тело бьет мелкая дрожь. Потребность в истерике уже улетучилась, чувствую себя полностью опустошенной. Как будто меня выпотрошили, вымыли и вывернули наизнанку.
Ничего не осталось, никаких чувств вообще. Разве что еще немного жаль торт.
Сколько я так сижу, не знаю. Или проваливаюсь в забытье, или сплю, потому что телефонный звонок выдергивает меня из другой реальности.
Это мама. Я не могу не взять, мы созваниваемся почти каждый вечер. Если я не отвечу, она позвонит Оливке, а этого я не могу допустить.
Ползу по стене
— Доченька, ты почему так долго не отвечаешь? Я уже начала волноваться.
— Все хорошо, мамочка, — стараюсь не шмыгнуть носом, — я просто уснула.
— Ты устаешь, не высыпаешься, — заводит мама старую пластинку. — Девочка моя, прошу тебя, забери документы или возьми академотпуск. Летом Андрей рассчитается по кредиту, и мы сможем оплатить обучение. Будешь учиться как все студенты.
— Мама, я и так учусь как все студенты, — закрываю микрофон и все-таки шмыгаю носом. — Все хорошо, не переживай.
— Включи камеру, Машенька, — просит мама, и я лихорадочно приглаживаю волосы. Вытираю глаза и заготавливаю улыбку.
Включаю. Вижу на экране маму и Андрея. Они сидят на кухне за празднично накрытым столом. В груди шевелится нехорошее предчувствие, но я стараюсь его прогнать.
— Привет, Машуня, — машет мне Андрей и хмурит брови. — Ты точно в порядке? Не заболела?
— Нет, — усердно мотаю головой, — вы просто меня разбудили.
— У Сергея все хорошо, — сообщает он. — Через две недели еще одна операция, потом его выведут из медикаментозного сна. И мы с тобой сразу к нему полетим.
Кусаю губы, чтобы не разреветься, и киваю. Это хорошая новость, и я рада. Правда.
— А где Максик? — увожу разговор от себя и своего внешнего вида.
— Спит, — кивает мама в сторону детской, — а мы с Андреем празднуем.
— Что? — предчувствие уже не просто шевелится, оно завывает сиреной. — Что сегодня за праздник?
— Моему сыну сегодня исполнилось двадцать лет, — хрипло отвечает Андрей, и я вижу, как на его руке вздуваются вены. Он с силой сжимает высокий бокал, и только толщина стекла не дает бокалу треснуть в руке старшего Топольского. — И мне пиз... звездец как больно, что я не могу быть с ним рядом, Машунь.
Ноги подгибаются, и я с размаху сажусь на пол. Кожа на щеках пылает так, что я даже слышу запах паленого мяса.
Господи, какая же я... Почему у слова подонок нет женского рода?
Хочется выть от боли, которая затаилась в глубине потемневших до синевы глаз, пугающе похожих на глаза Никиты.
Хочется заткнуть уши, чтобы не слышать горечь, которая сквозит в каждом слове его отца.
Ну почему я повела себя как сука?
Как я могла забыть?
У него сегодня день рождения, и он хотел отметить его вместе со мной. А я...
Из динамика доносится детский плач, мама исчезает с экрана, а Андрей наклоняется к самой камере.
— Маш, я сегодня случайно узнал, что Никита перевелся в твой университет. Ты его видела? — спрашивает он с надеждой, и у меня не хватает духу соврать.