Игры мажоров. Хочу играть в тебя
Шрифт:
Протягиваю руку, хочу коснуться волос. Хочу зарыться в них лицом, они как раз лежат тяжелой волной на подушке. Пахнут даже на расстоянии.
Но тут же отдергиваю. Я не должен ее касаться. Не смею.
Теперь я даже в мыслях не могу назвать ее своей. Моей Мышкой. Не имею права.
Упираюсь лбом в край кровати. Почему все так хуево? В какой момент моя жизнь пошла по пизде, и когда именно я все проебал?
Когда бросил ее в больнице и уехал в Лондон? Или когда поверил уебку Каменскому, который клялся, что трахает Машу? Тогда еще мою Машу, целиком и полностью. Просто поверил,
Как я его тогда не убил, не знаю. Ее тоже хотелось убить.
Мой мозг горел, лопался и плавился. Как она могла, как? Она ведь только меня любила, и я любил только ее. Я тогда целых полгода трахать никого не мог, ни на кого не стояло. Только о ней думал. А она с ним...
Я сгорел тогда, полностью. Выгорел внутри дотла. Я умер и сам себя похоронил. От меня осталась одна оболочка, до отказа набитая пеплом.
Даже сейчас люто триггерит, когда вспоминаю все то дерьмо, в которое я сам себя окунул по возвращении в Лондон. Катя предоставила мне полную свободу действий, по ее словам, а на деле просто откупилась. У нее появился мужчина, испанец, годный чел, кстати.
Тетка денег на меня не жалела, она даже не спрашивала, куда я их трачу. И я постепенно начал опускаться на дно. Бабы сплошным потоком, бухло ящиками, пьянки и ебля сутками. На учебу забил хуй, на спорт тоже.
Теперь я сам не понимаю, что мной тогда двигало. Может быть, хотел доказать себе, что Маша правильно поступила, выбрав Каменского. Она все равно оставалась чистой хорошей девочкой, и чтобы еще больше увеличить пропасть между нами, я опускался все ниже и ниже, упорно пробивая очередное дно.
Край наступил, когда в ход пошла наркота. Тот период я помню урывками. Как я не расхуярил Мазерати и вместе с ней не улетел на тот свет, до сих пор не понимаю. Наверное, ангел-хранитель мне попался упрямый. От меня не отходил, хоть и охуевал от того, что я творил.
До тяжелых наркотиков не дошло, иначе меня бы ничего уже не спасло. Приехали оба деда вправлять мне мозги. Отец тоже рвался, но я не захотел его видеть. Не мог представить, как посмотрю ему в глаза.
??????????????????????????У него все хорошо, я знаю, что Дарья родила ему нового сына. Максом назвали, блядь, как в насмешку. Он у них родился от большой любви. А я от обычной ебли, случайной и даже не запланированной. С нелюбимой женой, на которой заставили жениться родители, и которая очень быстро умерла. Быстро и удобно.
Так что, если первый сын оказался бракованным, зачем смотреть, как проходит утилизация производственного брака? Вот и я решил, что незачем.
Деды до сих пор уверены, что это они своими пиздостраданиями смогли меня вытащить. И только мы знаем правду, я и тетка.
Все изменилось в тот день, когда Катя сказала, что у нее неоперабельный рак мозга.
Глава 25
Никита
Она никому ничего говорить не стала. Потом только мне одному рассказала. Ни дед с бабкой до сих пор не знают, ни испанец ее.
Его Катя
Но она его видеть упорно отказывалась.
— Не хочу, чтобы мучился, переживал, — объяснила мне, — он же хороший, любит меня, суку. Пусть думает, что я его бросила, пусть ненавидит. Мне так легче, Кит.
Это тетка меня первой так называть стала, на британский манер. Кит-Никит. Мне понравилось. Другая жизнь, другое имя.
Мы с ней сидели, курили. Катя рассказывала, а я молчал, потому что не знал, что говорят в таких случаях. Лечиться она тоже напрочь отказалась.
— И на кого я стану похожа, Кит? — она стряхнула пепел и снова затянулась. — Ты видел, в кого люди после химии превращаются? И это ведь не панацея, только отсрочка на время.
Я попробовал возразить. Делал вид, что дым раздирает горло, а сам боялся, что не выдержу и разноюсь перед ней как сопляк.
— Ну и пусть, — затянулся и закашлялся, — что ж ты так просто возьмешь и уйдешь? Сначала она, теперь ты?
«Она» это моя мать, ее старшая сестра, которую я видел только на старых фотоснимках. Катя повернулась и взъерошила мне макушку, как маленькому. Хотел увернуться, но в последний момент передумал. Просто подумал, что может, и правда, последний...
— Мы обе тебя бросили, да Никит? Ты знаешь, я сейчас много думаю об этом. Сначала такая злость была ко всем, прямо лютая. Почему именно я? Почему это произошло именно со мной? А потом поняла. Я не ценила эту жизнь, Кит, вот она мне и отомстила. На что я ее растратила? На отца твоего? Так он не любил меня, он со мной спал, только когда ему уж совсем припекало, а под рукой никого не было. И видел бы ты тогда его лицо. Ты тоже мужчина, сам знаешь, как это, когда от бабы тошнит, а ты ее все равно трахаешь. Потому что не любишь.
Я отвернулся. Конечно, знаю. У меня со всеми так было. Потому что не любил. А ту, которую любил, проебал.
— Я теперь так жалею, Никит, так жалею, — всхлипнула, но когда я попробовал ее обнять, покачала головой и отстранилась. Катя и сесть постаралась подальше, как будто она заразная была, эта ее опухоль. — Я, только когда Диего появился, поняла, как это, когда тебя любят. Мне же сорока еще нет, он меня замуж позвал. Я родить могла. Я же... я беременная была, Кит...
Она отвернулась, плечи затряслись, а меня резануло это «была».
— Что значит, «была», Кать? — приобнял за плечи, она обернулась и зарыдала, уперевшись лбом в мою грудь. И тогда я догадался. — Ты что, аборт сделала?
Она завыла в голос, а я гладил ее по голове трясущейся рукой и глотал ком за комом.
— Да, сделала, — Катя отстранилась, вытерла ладонями глаза и достала сигарету. — Она у меня и проявилась на фоне беременности, эта опухоль. Говорят, так чаще всего и бывает. Гормональный взрыв, такая хуйня... Врачи порекомендовали прерывание, и я согласилась. Кому он был нужен, этот ребенок? Родители уже старые, не потянут. Диего? Он хороший, он еще женится, пусть тогда вместе родят себе кого-то. А так зачем сирот плодить?