Игры сердца

Берсенева Анна

– Да-а, насчет взросления твоего я погорячился! – засмеялся Иван. – Хотя идея вполне разумная. Насколько я себе представляю Европу, там тебе пожить полезно будет. Хоть, может, сама за себя отвечать научишься.

Уже стоя у двери, он последний раз обвел взглядом комнату. Как жаль, что распалась чистая и ясная жизнь, которой все здесь было пронизано! Собственной жизни ему было жалко меньше, чем той, которая так размеренно шла в доме в Ермолаевском переулке и размеренностью своею с детства держала его на плаву. Когда-то он думал: если бы у него были дети, расти бы им здесь, в этих стенах… А теперь в молчании родных стен

было что-то могильное.

– Поезжай во Францию, Нинка, – сказал Иван.

И вышел из комнаты.

Если состояние стен, в которых он вырос, было вопросом неопределенно-возвышенным, то собственный квартирный вопрос выглядел в Ивановых глазах вполне определенным и насущным.

Жить ему было негде. То есть, конечно, можно было сказать Марине, чтобы она освободила его жилплощадь. Можно было снять ей квартиру и поставить ее перед тем фактом, что он перевозит туда ее вещи. Все это можно было сделать, но… Но нельзя. Не мог он всего этого сделать! Этому противилась вся его природа, и он злился на себя, на свою эту природу, потому что понимал, что ведет себя как полный идиот.

Он ничего не был Марине должен. Она была взрослым человеком, она не была ни беспомощной, ни больной. Почему же он испытывал перед нею такой жгучий стыд, будто обманул ребенка? Иван не понимал. Но и жить с ней не мог. Такая вот глупая ситуация, тупиковости которой он не сумел бы объяснить никому, но и выхода из которой не видел тоже.

Ну да, впрочем, нельзя было сказать, что он думает об этом слишком много. На способность к логическому мышлению Иван никогда не жаловался, поэтому собственное житейское положение давно уже было им проанализировано. И вывод из этого анализа он сделал единственно возможный: ему остается только ожидать, что предпримет сама Марина, как она решит себя повести.

Он считал такое свое поведение признаком безволия. Но для себя ничего другого придумать не мог.

То, что в этой ситуации ничего для себя не придумывает Марина, – это Ивана злило. Ну хорошо, муж у тебя оказался какой-то ненормальный: уехал в экспедицию – не простился, вернулся – не показался, взял отпуск, на работу не ходит, живет по знакомым, теперь вот на даче у сестры собирается пожить… Глупо он себя ведет, твой кратковременный супруг, кто бы спорил! Но сама-то ты почему ведешь себя так, будто ничего не происходит?

Андрей Мартинов, в квартире которого Иван жил несколько недель, пока тот ездил с семьей в отпуск, сказал однажды, что Марина держится так безмятежно, будто ничего особенного в ее жизни и не случилось: работает, общается с коллегами, недавно вот день рожденья завлаба отмечали, она помогала стол накрывать, за столом потом шутила, произносила тосты… Скоро у нее защита диссертации.

«Бред какой-то!» – сердито думал Иван.

Но сердиться оставалось только на самого себя.

Он понимал, что долго все это продолжаться не может, а потому даже обрадовался, когда сегодня утром ему позвонил завлаб и попросил раньше срока выйти из отпуска. Во-первых, этот звонок наверняка означал, что возникла какая-то срочная работа, и это было хорошо, потому что отдыхать Ивану надоело. А во-вторых, его появление в институте давало естественную возможность объясниться наконец с Мариной.

Глава 2

– В общем, Ваня, давай собирайся. – Завлаб Бутузов по своему обыкновению легонько хлопнул ладонью по столу; это означало,

что разговор окончен. – Считай, премия тебе за Байкал.

Рейс, в который Бутузов отправлял своего сотрудника Луговского, в самом деле невозможно было считать ничем иным, кроме как премией. Круиз это был, а не рейс! Средиземноморский круиз, удачно соединенный с наукой.

Исследовательские суда Института океанологии часто совмещали научную работу с туристическими услугами: деньги-то на исследования всегда требовались бо€льшие, чем готово было выделять государство, и туристы в этом смысле являлись отличным подспорьем. Но обычно речь шла о туристах-экстремалах – таких, например, которым непременно хотелось увидеть Шпицберген или Новую Землю. Их доставляли туда, высаживали на берег, а через несколько суток забирали. А вот, оказывается, есть и такие, которым интересно путешествовать вдоль средиземноморских берегов не на обычном круизном лайнере, а на корабле океанологической экспедиции. Что ж, отлично!

– Ты в Израиле был когда? – спросил Бутузов. Иван отрицательно покачал головой. – У вас там три свободных дня будет. В Иерусалим съездишь. Я тебе крестик свой дам, освятишь на Гробе Господнем.

– Ладно, – улыбнулся Иван. – Еще какие будут задания?

– По работе – сам на месте разберешься. Говорю же, премия тебе. – Бутузов улыбнулся в ответ. И вдруг спросил каким-то мимолетным, почти небрежным тоном: – А правду Мартинов говорит, что ты с Драбатущенко развелся? И вроде бы жить тебе негде?

«Ну Андрюха! – сердито подумал Иван. – Представляю, каких он тут соплей налил. Странно, что меня только в Средиземное море, а не в санаторий для нервных больных отправляют!»

– Что значит негде? – пожал плечами он. – Квартира есть в Ермолаевском, в Подмосковье дом. Живи не хочу.

– Ну так в Ермолаевском не твоя же квартира. И про дом я что-то первый раз слышу.

– Моя, не моя, а на улицу не выгонят. Есть мне где жить, Сергеич, ты чего?

– Я и говорю, от баб одни неприятности, – с необъяснимой логикой подытожил Бутузов. – Вот вроде бы она даже нормальная, а все равно… Что уж про ненормальных говорить!

Иван расхохотался.

– Где это ты ненормальных баб насмотрелся? – поинтересовался он.

– Да появилась тут у меня одна. Думал, покручу с ней месяц-другой – и ей хорошо, и мне приятно. А теперь полгода уже не знаю, как отбояриться. Рыдания, страдания, вены режет, видите ли, художница она, не такая как все, а творческая личность. Геморрой, в общем, заработал я себе конкретный, – заключил Бутузов.

Иван помрачнел. Видимо, завлаб заметил тень, пробежавшую по его лицу.

– Не переживай, Вань, – сказал он. – С кем не бывает! Видно, когда ты женился, у тебя за спиной черт стоял. Но Драбатущенко-то все-таки не творческая личность, человеческие слова понимает.

– Не творческая… – пробормотал Иван.

– Ну так и поговори с ней. Намекни, чтобы жилплощадь освобождала, или на размен подайте. Хотя да, на что «однушку» разменяешь?… Ну, не знаю! Но это ж не вариант, по чужим углам тебе тыняться. Что ж вы с ней как лисичка с зайчиком в лубяной избушке?

– Да какой я зайчик? – хмыкнул Иван.

«Я из другой сказочки. Про Ивана-дурака», – злясь на себя, подумал он при этом.

Марину он встретил в коридоре – она вышла из комнаты, где сидели биологи. В руках у нее были расписные стаканчики.