Игры Стражей, или Паноптикум мотыльков
Шрифт:
Несколько раз мы наблюдали попытки переметнуться и подцепить богатого дядюшку, но на лоне мужской любви достичь заметного успеха не удалось. Нами зафиксированы две безрезультатные попытки.
«О Боже…»
«Не отчаивайся, Софи, один-два раза – не считается».
«Гай!»
«Молчу».
– А вчера месье Лурье совершил абсолютно несвойственный законченному альфонсу поступок, – продолжал Страж. – Он укусил руку, которая кормила и гладила его по шерстке в течение нескольких лет. В данный момент глупец словно щепка несется по бурному потоку, не
На протяжении красочного спича Кирилл не сводил глаз с Софии. Женщина держалась достойно. Лишь при упоминании о давней трагедии ее прекрасные зеленые глаза подернулись влагой, но незаметным движением руки она смахнула набежавшую слезу. В душе Кирилла царила непроглядная тьма. Воронка, образовавшаяся на уровне сердца, планомерно засасывала в холодную пустоту окружающий мир – его безмятежную дотоле жизнь, ставшую балаганом, пропахший тленом отель, разыгравшихся злых клоунов. С невольным трепетом он размышлял о возможности обещанного ухода. Если София не простит его, то задерживаться причины не останется. Он износился словно старый башмак.
Она подняла на него тревожный взгляд, посылая надежду. Зачем? Неужели глупышка собирается выступить с защитой? Видимо, жизнь ничему ее не научила.
София поднялась и, не спуская с Кирилла внимательного взгляда, начала говорить:
– Господа Стражи, и вы, Верховный судья, прошу проявить милосердие к стоящему перед нами молодому человеку. («Что ты делаешь?») Основных причин, толкнувших его в объятия стареющих эротоманок, немного – всего две. Первая: покойный отец Кирилла нещадно бил мать, а когда мальчик заступался за нее, тот не гнушался отвесить ребенку несколько тумаков. Все детские и юношеские годы мальчик прожил в страхе наказания, в разрывающей сердце жалости к смиренной, всепрощающей матери. Вторая причина еще более убедительна. Незадолго до момента «зеро», который изменил жизнь несчастного навсегда, единственная женщина, которую он любил беззаветно, покинула бренный мир. Мама умерла на его руках, оставив незаживающую рану в сердце, которую Кирилл пытался залечить нежностью других.
– Протестую! – Люксурия шагнул вперед. – Как вы объясните, что любовь женщины, в материальном плане недостаточно обеспеченной, не способствовала исцелению раненного сердца? Почему он же оставил ее погибать в неведении?
– Протест отклонен, – Гай, скрестив руки на груди, сверкнул глазами. – Не провоцируйте защитника на необъективные умозаключения.
«Спасибо!»
«Не стоит благодарности. Продолжай».
– Я пытаюсь защитить Кирилла Лурье, потому что не вижу в его проступках совершенного зла. Он дарил женщинам радость, нежность, заботу, иллюзию счастья, он тратил собственные силы на поддержание их уверенности в себе. Он продавал мечту и получал соответствующую плату. Закон товарообмена не нарушен.
Оставленные им женщины сознательно шли на связь с альфонсом, которая обычно подразумевает несчастливый исход. Их разбитые сердца стали издержкой мечтательности, платой за самоуверенность и глупость. Я могу привести множество фактов в пользу защиты, потому что лишь сейчас, поняв причину ухода Кирилла, я могу жить, не оглядываясь назад. В душе моей не осталось белых пятен, все разъяснилось. И Истина такова, что из двоих каждый принимает правила игры, соглашается с возможным поражением, но продолжает куражиться. Играть на грани фола. Виноваты оба. Поэтому
– Зачем ты это делаешь, София? Ты совершенно не знаешь меня, – Кирилл в недоумении ждал ответа.
Женщина промолчала. Она вернулась на свое место, села, намертво сцепив кисти. Ногти вонзились в нежную кожу, оставляя глубокие следы.
В висках зашумела прилившая кровь. Слезы в уголках глаз готовились пролиться на пылающие щеки.
«Какой стыд! Я не должна плакать».
«Софи, не надо бояться чувств. Дай выход слезам. Здесь нет никого, кто был бы вправе осудить тебя».
«Не в моих принципах казаться слабой!»
«Здесь я диктую правила, забыла? Я разрешаю тебе быть слабой. Плачь!»
София, громко всхлипнув, опустила лицо в ладони, ее плечи затряслись от рыданий.
Кирилл пытался подойти к ней, но в тот же миг был схвачен стальными руками личного Стража. Люксурия насильно усадил его в кресло и встал рядом, пресекая любые возможные попытки.
Старик приподнялся в места и, подав знак стоящим около своих грешников Стражам, объявил короткий перерыв.
Предоставив наблюдение за замершей в углу Катриной Лешер остальным коллегам по цеху, «Мэрилин» выскользнул из зала.
Спустя несколько минут двери ресторана распахнулись, пропуская Кларенс, несущую поднос с прохладительными напитками.
София с благодарностью взяла протянутый ею холодный чай и, сделав несколько глотков, закрыла глаза, заставляя себя мысленно перенестись как можно дальше из развернувшегося вокруг цирка ужасов.
«Пора успокоиться!»
Вновь став ребенком, она бежала по росистому лугу навстречу отцу. Она не видела его с прошлого лета, которое они провели вместе в деревне у бабушки. Прошел год с тех пор, как папа, рукоположенный в священники, перебрался в небольшое село под Воронежем и основал там приход. И сейчас она приехала навестить его. Мама отпустила. Сердце девочки замирает от восторга, она невесома, парит от радости, заливается смехом. Крепкие руки отца прижимают хрупкое тельце к себе и внезапно подкидывают вверх, к самому солнцу. Ух ты! Еще! Еще раз, папочка!
Эти мгновения абсолютного счастья София запомнила навсегда.
«Ну вот и все. Видишь, принцесса, как просто прогнать боль и печаль.
Взлететь к солнцу словно пушинка, раствориться в его тепле».
«Мне не хватает тебя, отец».
«Я всегда рядом».
«Мне нужен добрый совет. Твоя не в меру любопытная дочь угодила в ловушку к пауку».
– Ничего нет случайного, принцесса. Но тебе нечего бояться. Ты выпила свой чай?
София в недоумении распахнула глаза.
«Не может быть!.. Как ты посмел обмануть меня?»
«Ни в коей мере. Я подарил несколько приятных воспоминаний. Кстати, почему ты назвала меня пауком?»
Слезы высохли мгновенно. Она подняла перекошенное от негодования лицо.
Но от злости не осталось и следа, стоило ей встретиться с глазами простодушно улыбающегося Гая.
«Разве можно на меня злиться?»