Их [колючая] роза
Шрифт:
Я окончательно путаюсь в чехарде собственных мыслей, но их поток перебивает Юлька, которая стучит связанными ногами об пол и мотает головой.
— Ну давай послушаем… — выдыхает «извращенец» и вновь освобождает её от ткани во рту.
Девушка смотрит грозно, сопит в обе дырки, как бык, готовящийся кинуться на красную тряпку, но близнецы не впечатляются её настроением. Молча ждут от неё повесть.
— Что вы знать хотите? — свирепо выжимает из себя, перебрасывая взгляд на каждого по очереди, игнорируя, почему-то меня.
Я будто место
— Всё. Желательно, начать с самого начала.
— С рождения своего начать? — язвит в ответ, и «водитель» делает несколько шагов вперёд.
Достаёт пушку из-за пояса и наставляет той прямо промеж глаз.
— Давай перемотаем твою жизнь до того момента, — холодно произносит, — как вы затеяли всю эту срань с галереей.
Её глаза собираются в кучу, фокусируясь на маленьком чёрненьком дуле, а у меня внутри всё замирает. Лёд выпадает из онемевшей руки. Ощущаю, как сзади подсаживается «ленивец» и снова прислоняет ко мне холод, только держит уже сам.
Я могла бы оценить по достоинству сей заботливый жест, если бы не плачевность ситуации.
— Теперь, когда вся твоя жизнь промелькнула у тебя перед глазами, вещай, что за хуйню вы затеяли?
Глава 23
Побледнев, Юлька несколько раз беззвучно открывает рот. «Извращенец» отодвигает руку брата с пистолетом в сторону.
— Да она обделается сейчас. — Устало выдыхает. — Патроны прибереги.
Я уже хочу спросить: «Для чего?», но тут Юльку, будто прорывает, как только в её лоб перестают целиться.
— Галерея — это ширма. Обычная маскировка, цель которой — пустить пыль в глаза. Неплохой способ заработать, но это крохи, которыми только поперхнуться можно. Основной кусок состоял из перепродажи редких снимков нужным людям.
Я машинально поворачиваюсь к той стене, где и увидела очередную редкую фотографию.
«Озеро в лунном свете». Больше трёх миллионов долларов.
Я даже представить себе такую сумму не могу. Но, если взять в расчёт найденную «извращенцем» информацию о «реке», то и эта, скорее всего за столько лет выросла в цене, раза в два.
— А она, всего лишь пешка. Залог нашей безопасности.
Ох, как аукаются у меня внутри её слова. Как неприятно сжимается сердце и как щипает в носу от обиды.
— За сколько вы её перепродаёте? — спрашиваю не своим, каким-то металлическим, голосом.
Смотрю на фотографию и словно погружаюсь в неё. Лечу к этому озеру сквозь узкий туннель своего искажённого восприятия. Она в моём духе. Мрачная. Как сказал бы «ленивец» — депрессивная. Не знаю, откуда во мне эта любовь к меланхолическому стилю, однако, сейчас от неё трепещет всё внутри. Она кажется жуткой, холодной и реалистичной. И в ней отражается именно та реальность, которая нынче окружает меня.
— Не твоё дело. — Огрызается Юлька, на что я просто киваю, так как в целом, она права.
Только вот…
—
Оно окутывает теплом, отгоняя прочь эти неуместные ощущения от фотографии.
— Кеша послал меня в ту подворотню. Специально подставил, чтобы меня изловили, возможно даже убили. Он знает близнецов. Он с ними работает. Указывает им место, где нужно товар уложить и в этот вечер он сам же их и отправил на ту улицу, без фонарей. — Будто прозрение накатывает, а заодно и вспоминается сумбурная речь Кеши. — А вы, тем временем, собирались продать полотна. Как ты планировала? Притвориться мной или моё имя в документах вообще не фигурировало? И всю эту постановку вы устроили, потому что фотографии оказались у вас незаконно? Или, вы хотели сделать это тихо, чтобы… Что?
— Не твоего ума дело! — цедит с отвращением.
Словно это я её под удар подставила. Отнеслась, как к расходному материалу для достижения собственных амбициозных целей.
— Знаешь, — подхожу чуть ближе, борясь в накатывающим головокружением и тошнотой. — Я считала тебя подругой. Думала, мы будем вместе ставить цели и достигать их. Расскажи ты мне об этом сразу, я бы и слова не сказала. Да я бы помогла тебе цену накрутить, в благодарность за то, что ты для меня сделала. Не осудила бы, прикрыла, поддержала бы…
Машу рукой, понимая, насколько это всё звучит сопливо и глупо, что прерываю саму себя.
— А сейчас я хочу знать всё. У кого они были куплены или украдены? Кому и за какую сумму вы хотели их продать? А главное, почему так скрытно?
— Я не собираюсь рассказывать об этом тебе, — фыркает, закатывая глаза.
— Тогда, — устало выдыхаю. Каким же длинным оказался этот вечер. — Расскажи это им.
Обескровленная, утомлённая и разочарованная иду к выходу, никем не остановленная. Меня подталкивает в спину тишина.
Я пожалею об этом. Моя совесть будет сгрызать меня медленно, но основательно. Даже думать не хочу, как они будут узнавать эту информацию. Однако уверена, сдастся она раньше, чем они скажут: «Говори!».
Должна ли я сострадать? Переживать о том, как с ней по итогу поступят? Потеряю ли я свой моральный облик, если выйду сейчас за дверь?
Скорее всего, да. Но головная боль возвращается, стирающая всё, что скопилось в черепной коробке за эти часы. Я оказываюсь в общем коридоре, где царит полнейшая пустота, и организм, будто чувствует, что можно, наконец, расслабиться. Ноги подкашиваются, и я сползаю по стене на пол около номера, откуда, слава богу, не слышится никаких звуков. Хотя в голове стоит такой гул, что не слышно даже собственных мыслей.