Икосаэдр 2.0
Шрифт:
Старик нахмурился.
— Ты хочешь, чтобы они были? Чтобы они открылись для тебя? Хорошо. Я выполню твое желание. А теперь закрой глаза.
Триста сорок. Триста сорок лет, вдруг осознала Мариша. Это слишком много. И если другие здесь уже столько лет, то сколько здесь она сама?
— А сколько лет… Сколько осталось мне, чтобы?..
— Я сказал — закрой глаза!
Один взмах весла, удар по голове, секунды забвения, и Мариша очнулась.
* * *
Она лежала
Мариша встала, доползла до лестницы, спустилась вниз. В центре барака у тусклой лампы на стульчике сидел Председатель и собирал лопаты — соединял черенок с ложем и откладывал рядом.
— О, новенькая! — Он обрадованно улыбнулся и отложил свои дела.
Его лицо показалось Марише слегка знакомым, и она спросила:
— Где я? Здесь все такое странное.
— Ты забыла? Ты же сама сюда пришла. Ты в колхозе номер девяносто шесть тысяч семьсот двадцать четыре. Да, у нас небольшие проблемы с финансами, но скоро мы соберем урожай, и все наладится. Скоро утро. А меня зовут Председатель. Ты пойдешь с нами на поле?
Мариша кивнула.
В поле бабы затянули песню, слова которой показались знакомыми:
— Это твоя вечность, твоя черная весна,
Ее близкое дыханье, ее голос среди сна.
Только дай ей повод — станешь тишиной,
Славною победой или новою войной.1
Мариша пела и пела мрачные песни колхозниц, слова сами приходили на ум, а в глубине души снова зарождалось чувство чего-то незаконченного, невыполненного, забытого. После слов Председателя осталось горькое чувство обмана — вернее, самообмана. Как будто она однажды ошиблась, обманула и продолжает обманывать саму себя. Как будто она уже в сотый, в тысячный раз просыпается на полатях в этом чертовом бараке, проходит путь и пытается сбежать, забыв сделать что-то важное.
Забыв признаться себе в том, что она совершила и за что она здесь, в этом месте.
И в этот миг что-то мокрое и соленое прокатилось по ее щеке и упало на телогрейку. Вторая капля прокатилась следом и упала на землю. Мариша вытерла влажную дорожку и вернулась к работе.
— Сколько ты уже тут? — спросила работающая рядом баба. — Меня Светланой зовут.
Ее лицо показалось смутно знакомым, но Мариша все же ответила:
— Я… я первый день.
— И надолго? Не знаешь?
Она пожала плечами.
— Ну-ка… Дай-ка руки посмотреть, — сказала женщина, бросила лопату и бесцеремонно сграбастала ладонь Мариши, провела по запястью. — У-у… вижу я на тебе печать. Давно ты тут. И надолго. Если не навсегда. Такие, как ты, говорят, часто навсегда.
— Навсегда?.. Как это? А так разве бывает?
— Бывает, бывает. Ну, держись. Может, очистишься, и станет потом полегче. Я вот тоже сначала в бараке жила, потом избушку пустующую на окраине дали, скотину какую-никакую.
Светлана наклонилась к уху Мариши и прошептала:
— Меня скоро как лучшую работницу в соседний
Мариша слушала, бездумно кивая, глядя в одну точку — ту самую, в которую упала вторая капля, и не сразу поняла, как на месте падения капли из-под земли показался и стал тянуться к тусклому небу тонкий зеленый росток.
* * *
1стихи И. Шапранского.
2018 г.
Третий Постулат Курятника
0.1
— Если бы ты знал, как мне надоели эти консервы, — проворчал Боб. — То и дело норовят ударить по затылку.
— Ты не прав, — ответил Толстый. — Как я уже говорил, «Cans» — многозначное слово, и их правильнее называть не консервами, а бидонами. Запомни первое правило нашего мироздания: «Всё, что летает — бидоны».
Они странствовали по этому миру уже третьи сутки.
Хотя, правильнее сказать, это был не мир — это был курятник. Грязный, вонючий курятник с покосившимися деревянными стенами и заборчиками, покрытый толстым слоем навоза, отдававшего, меж тем, каким-то свинцовым, постапокалиптическим ароматом. И с падающими бидонами. Или, всё же, консервами? Сырые небеса, тоже свинцовые, казались подсвеченными двумя длинными, выглядывающими сквозь угрюмые облака лампами дневного света.
— Бидоны, консервы, какая разница, — проворчал Боб, отчищая подошву от скопившейся грязи об удачно подвернувшуюся под ноги деревяшку. — Надоело, ей богу. Мне не нравится, что они падают, и каждый раз чуть ли не на голову мне.
— Ты не прав, — снова сказал Толстый. — Логика их поведения объясняется эпитетом «flying», следовательно, бидоны в нашей реальности не падают, а летают. «The Flying Cans».
0.2
Боб чихнул — из-за стоявшего запаха он делал это часто, едва ли не каждые пять минут. Говорят, если чихнуть после какого-то утверждения, то это значит, что собеседник говорит правду, но словно в опровержение слов Толстого в шаге от Боба упала очередная консервная банка.
— Вот! — завопил Боб. — Я же говорил! Это консервы, и вовсе они не летают. Они падают, падают, заразы такие!
— Ты не прав, — Толстый нахмурился и пододвинулся поближе к банке, чтобы рассмотреть. — Они летают, но обычно только по прямой. И это бидон. Маленький бидончик, вот, посмотри — тут есть откидная крышечка и защёлка.
Охотник вырвал бидончик из рук Толстого, вытер об штанину, открыл и понюхал.
— Защёлки, крышечки. Как всё это надоело! Опять селёдка. Бесконечная селёдка, каждый раз одно и то же!
— Ты не прав. В прошлый раз попалась тушёная свинина, а позавчера утром — шпроты. Отличные, кстати, шпроты. Мне понравились. Бывают вот ещё овощи…