Императорский Китай в начале XV века

Бокщанин Алексей Анатольевич

Лю Шэну пришлось выделить часть войск для борьбы с Бинь Хуном и Дун Ян-гао. Совместно с шаньдунскими провинциальными войсками и гарнизоном Аньцю им удалось разбить повстанцев. Одновременно в конце апреля пала и крепость Се-шипэн, защитники которой, испытывая голод и недостачу воды, предприняли вылазку и потерпели неудачу. Последний очаг движения в г. Чжучэне был погашен в конце апреля [23, цз. 222, 2195, цз. 223, 2197, 2199, 2200].

Обращает внимание тот факт, что в большинстве случаев социальный протест в начале XV в. был обращен против правительственной администрации и войск. Это не удивительно, если учесть, что чиновная бюрократия являлась одной из прослоек господствующего класса, прослоек, занимавших в средневековом Китае преимущественное положение в феодальной иерархии. Местная администрация выступала зримым проводником эксплуатации народных масс. Войска же гарантировали и защищали сложившиеся порядки, служили орудием власти. Весьма характерно, что в движении

в Цзянси в начале 1407 г. мы имеем прямое свидетельство о поддержке воевавших местной зажиточной верхушкой в борьбе против административных властей. «Многие богатые дома», как указано в источнике, подкупая подставных лиц, ходатайствовали о прекращении репрессивных мер властей против восставших [23, цз. 77, 1050]. Это говорит о том, что интересы народных масс в их борьбе с правительственной администрацией могли временами совпадать с устремлениями нечиновных слоев господствующего класса.

Но в других случаях можно проследить, что недовольство восставших обращалось и против администрации, и против местных богатеев. Так, в уже приводимом высказывании Чжу Ди от 26 января 1411 г. угнетение народа «сильными домами» называется одной из причин восстаний. Характерно и указание о погроме «деревенских старост» во время движения в Цзянси в 1403–1404 гг. или же сообщение о том, что повстанцы в Чжэцзяне в 1415–1417 гг. «наносили несчетные беды чиновникам, простолюдинам и купцам» [23, цз. 192, 2024]. Надо полагать, что столь часто упоминаемый источниками «грабеж», чинимый повстанцами, отражал борьбу беднейших и угнетенных слоев населения против феодалов.

Движущей силой восстаний в начале XV в. выступало главным образом крестьянство. Исключением, как можно понять из источников, являлись лишь два случая. Первый — это подготовка восстания в воинских гарнизонах близ г. Тайюаня в августе 1405 г. знаменосцем Мэн Цюанем [23, цз. 44, 701]. Бунт был разгромлен в самом начале. Он показывает, что недовольство существующими порядками в какой-то мере распространялось и на низы военного сословия. И второй случай, когда вождем восстания в уезде Синьгань провинции Цзянси в начале 1419 г. был беглый мастеровой Лэй Цзянь-нянь [23, цз. 208, 2120]. Однако его последователи называются в источнике просто «шайкой», и поэтому трудно судить, насколько активно было участие в этом движении ремесленно-городских слоев.

Заслуживает внимания тот факт, что некоторые движения в начале XV в. имели религиозно-мистическую окраску. Сектантское движение отмечалось в уезде Мяньсянь провинции Шэнь-си. Оно было подавлено властями в сентябре 1409 г., но прослеживается еще со второй половины XIV в. Во главе его стоял Цзинь Ган-ну, принявший титул сытянь-вана (князя четвертого неба). Его последователи называются в источниках «разбойниками-волшебниками». Они жили по буддийским канонам, нападая на правительственные войска и укрепления [23, цз. 94, 1253]. Летом 1418 г. вождь восстания в уезде Синьчэн (близ Баодина) простолюдин Лю Хуа объявил себя «помазанником Будды». «Вводимый им в соблазн темный народ» из многих окрестных уездов примыкал к мятежникам, принимая монашеский постриг [23, цз. 200, 2082]. Элементы сектантства были присущи движению в Шаньдуне в апреле 1420 г. Тан Сай-эр не зря именуется источниками «вещей женщиной». Есть данные, что при падении крепости Сешипэн ей удалось спастись и укрыться в даоском монастыре. Приняв монашеский сан, она продолжала «подстрекать к мятежу» население, читая ему религиозные каноны [23, цз. 223, 2199, цз. 225, 2211–2212]. Ее деятельность настолько беспокоила правительство, что 12 мая 1420 г. императорский двор отдал приказание судебным властям провинций Шаньдун и Бэйцзин хватать и отправлять в столицу для дознания всех женщин-даосок [23, цз. 223, 2203].

Наконец, в отмеченном плане весьма характерно движение в конце 1420 — начале 1421 г. в районе Цзинчжоу. Вождь повстанцев Ян Дэ-чунь и его единомышленники отказывались нести повинности в пользу государства. Когда же местные власти собирались найти на них управу, последние скрылись в буддийских монастырях и занялись ворожбой, «сеющей смуту среди людей». Они называли себя «рыцарями доброго управления». Сформированный отряд повстанцев именовался «500 архатов». Это движение также было подавлено [23, цз. 231, 2239–2240].

Присутствие элементов религиозного сектантства и мистики в социальных движениях в Китае — весьма характерное явление, наблюдаемое как во времена до исследуемой эпохи, так и после. Однако заметная религиозная (главным образом буддийская) окраска восстаний начала XV в. имела, на наш взгляд, и вполне конкретные политические причины. Они заключались в отношении первых минских императоров, и в частности Чжу Ди, к буддизму и даосизму.

Буддизм, утратив положение ведущей идеологии в Китае в XI–XII вв., стал снова насаждаться и поощряться монгольскими властителями из династии Юань [49, 23–25]. С приходом к власти Чжу Юань-чжана положение резко изменилось. Несмотря на то что он сам был одно время буддийским монахом, в качестве идеологической основы для построения власти в империи Мин было принято конфуцианство (в чжусианской, т. е. неоконфуцианской

трактовке). Это вполне согласовывалось с. противопоставлением идеологической политики новосозданных властей ориентации свергнутого правительства. Более того, уже при Чжу Юань-чжане были установлены эффективные ограничительные меры против политического влияния буддизма и даосизма [213, 28–29]. Политика ограничения этих религий еще ярче проявилась в деятельности правительства Чжу Юнь-вэня.

Однако оппозиционные настроения церковников не получили удовлетворения после переворота 1402 г. Правительство Чжу Ди в религиозно-идеологической области выступило прямым продолжателем своих предшественников. Единственной господствующей идеологией провозглашалось конфуцианство. «Как наставника государей я [чту] лишь Кун-цзы (Конфуция. — А. Б.). Государи правят народом, а Кун-цзы установил путь для народа… Великие каноны и великие законы управления Поднебесной — все были открыты Кун-цзы, чтобы воспитывать [на них] мириады поколений», — провозглашалось в императорском манифесте от 20 марта 1406 г. [23, цз. 52, 771]. Устно Чжу Ди также подчеркивал: «Я управляю Поднебесной, идя конфуцианским путем…» [23, цз. 57, 841]. Буддизм и даосизм продолжали подвергаться различным ограничениям.

Правительство Чжу Ди старалось всемерно ограничить число буддийских и даоских монахов. Запрет на «самовольное» пострижение, т. е. на уход в монастыри без ведома властей, был зафиксирован еще в «Да Мин люй» [14, 95]. За нарушение его в феврале 1407 г. было сослано солдатами в пограничные гарнизоны 1800 человек, ставших монахами «самовольно» [23, цз. 63, 904]. На просьбу буддийской администрации столичной провинции в октябре 1407 г. об отмене этого запрета в связи с сокращением числа монахов Чжу Ди ответил категорическим отказом [23, цз. 71, 996]. Запрет был снова подтвержден 27 июня 1408 г. [23, цз. 80, 1066]. Специальным указом от 2 июля 1417 г. буддистам запрещалось строить отшельнические скиты [23, цз. 189, 2008]. Наконец, 24 ноября 1418 г. были утверждены новые правила ухода в монахи. Согласно им, число даоских и буддийских монахов в пределах одной области не должно было превышать 40 человек, округа — 30, уезда — 20 человек. Подтверждались возрастные ограничения для лиц, уходящих в монахи. Уход должен был сопровождаться разрешением родителей, местных властей и сельской общины. Для получения сана нужно было выдержать экзамены. Все монахи должны были иметь удостоверения на свой сан [23, цз. 205, 2109].

Мотивы, побуждавшие правительство идти на такое ограничение, лаконично сформулированы в императорском указе от 20 октября 1407 г.: «Народ в государстве трудится на полях, собирает урожай для пропитания своих отцов и матерей, вносит налоги для обеспечения государственных нужд. Буддийские [же] монахи бездельничают, питаясь за счет народа. Как же можно, чтобы государство поощряло людей получать сан и становиться буддийскими монахами?» [23, цз. 71, 996–997]. В этом свете становится понятным такой шаг, как высылка летом 1409 г. 5600 буддийских монахов на сельскохозяйственные работы в военные поселения [23, цз. 91, 1198].

Правда, столь откровенные мотивировки политики в отношении буддийской церкви встречаются далеко не всегда. Чаще она прикрывалась борьбой правительства против нарушения церковниками своих собственных законов и канонов: монахи обвинялись, и очевидно не без основания, в стяжательстве, разврате, невежестве и прочих грехах [23, цз. 128, 1592, цз. 205, 2109, цз. 198, 2008]. Правительство Чжу Ди отнюдь не желало выступать открытым гонителем буддизма и даосизма как определенных вероучений, имевших влияние в народе. В результате наряду с описанными ограничительными мерами центральная власть шла на такие жесты, как официальное одобрение некоторых буддийских книг, одаривание пользующихся популярностью буддийских и даоских храмов землей с прикрепленными тяглыми, почитание отдельных даоских и буддийских святых [23, цз. 184, 1977, цз. 207, 2113]. Но эти уступки были единичны и отнюдь не меняли общей линии на преднамеренное ущемление буддийских и даоских монастырей и всемерное поощрение конфуцианства [61] .

61

В этой связи нельзя согласиться с мнением Лю Цзун-юаня и А. Сиеделя о роли даосизма в Китае в начале XV в. Первый из них считает, что глубокое влияние даосизма на политику прослеживается в течение всего периода Мин, начиная с царствования Чжу Ди [217, 291–292]. Второй отмечает начало XV в. как время поощрения даосизма правительством [224, 492–495]. Гораздо больше оснований согласиться с Ч. Хакером, который пишет, что минское правительство применяло против даосизма и буддизма репрессивный контроль, приводивший еще со времени Чжу Юань-чжана к религиозным волнениям [213, 28–29]. Истинное отношение Чжу Ди к даосизму хорошо характеризует следующий случай. Когда в начале его царствования, в феврале 1404 г., идеологи даосизма поднесли двору даоские каноны, он приказал отвергнуть подношение и прогнать их [23, цз. 13, 923; 33, цз. 5, 63].