Империя проклятых

Кристофф Джей

– Дерьмо, не…

Я провалился в адский холод, проклиная все на свете и пытаясь за что-нибудь ухватиться. Над головой сомкнулась вода, темная и ледяная, и я почувствовал, как от шока в легких не осталось воздуха, чтобы дышать, но его хватило, чтобы закричать. Сквозь стиснутые клыки у меня на губах выступили кровавые пузыри, и тут вокруг запястья сомкнулось что-то острое, как бритва, и сокрушительное.

Меня вытащили из воды, и я уже ревел в агонии, когда зубы – oui, чертовы зубы – все глубже погружались в мою плоть. Нечто держало меня в своей пасти –

зверь или чудовище, – и мое предплечье крошилось на части, как щепка. Существо казалось ржаво-красным размытым пятном на фоне снега и боли, со сверкающими, отливающими золотом глазами и жемчужно-белыми клыками. И, взревев, я ударил его кулаком по голове, когда оно вытащило меня из реки. Я ударил его еще раз, и оно отпустило меня, а рядом уже была Диор, выкрикивая мое имя. Рядом с ней громко ругался Лаклан. Его кожаные штаны насквозь пропитались ледяной водой, а обнаженная грудь была забрызгана кровью. Он помог девушке оттащить меня подальше от воды, где лед тянулся до самого дна реки.

Наконец-то я был в безопасности.

– Семеро чертовых мучеников, – прохрипел молодой угодник, заваливаясь на спину.

– Габи, с тобой все в порядке? – снова закричала Диор.

Я перевернулся на спину, кашляя, дрожа от холода, и хватал ртом воздух.

– Ч-чертовски замечательно…

Девушка сжала мне плечо, прошептав благодарственную молитву. Часто моргая и оглядываясь по сторонам, я заметил на берегу реки кучку испуганных малышей, которые на Диор смотрели с удивлением, а на меня – с благоговением. Сплюнув кровью, я посмотрел на задыхающегося Лаклана.

– Киара? – прохрипел я. – Кейн?

Угодник ответил, пожав плечами и кивнув в сторону бурлящей реки и разбитых льдин. С трудом поднявшись со льда, с разодранным до кости правым предплечьем, левой рукой я вытащил Пьющую Пепел. И, прищурясь, вгляделся в кружащийся снег. Лаклан встал рядом со мной, и тогда я, наконец, повернулся к своему таинственному спасителю.

К кошке.

Ну, если честно, это был чертов лев.

Зверь сидел у берега и слизывал мою кровь со своей морды плоским розовым языком. Его мех был рыжевато-красным, глаза блестели золотом. Правую щеку бороздил старый шрам, а на плече и груди темнел еще один, более свежий. Животное было огромным – одна из тех крупных пород, обитавших когда-то в Высокогорье до того, как погибли все хищники из-за отсутствия добычи. Дети отступили в явном ужасе, а девчонка-оссийка завела себе за спину самого младшего из них. Но маленькая белокурая девчушка, которую спасла Диор, тыкала во льва пальцем в полном восторге:

– Кису-у-уня!

– Бог ты мой, – прошептала Диор, поднимаясь на ноги. – Габриэль…

Львица смотрела на нас своими золотистыми глазами, взмахивая хвостом из стороны в сторону, и я почувствовал, как из легких снова выбило весь воздух, когда наконец узнал ее. До конца поверить своим глазам я не мог и подумал, не сошел ли я с ума. Но это был она, сидела рядом – огромная, как жизнь, и такая же кровавая.

Призрак.

Иллюзия. Чудо.

А потом я услышал шепот клинка на ветру. Из-за мертвых деревьев вылетела фигура с поднятым кровавым мечом в руках, и за спиной у нее веером развевались длинные черные волосы.

– Нет, Селин, не надо!

Моя сестра беззвучно опустилась на снег, направив лезвие в сторону львицы. Но та прыгнула в сторону,

быстрая, как серебро, красная, как ржавчина, уклоняясь от удара с яростным рычанием. Прижав уши к черепу, львица обнажила длинные, точно ножи, клыки и оглушающе ВЗРЕВЕЛА, глядя на мою сестру. Лаклан внезапно пронесся мимо меня размытым пятном.

– Холоднокровка! – прошипел он, вытаскивая сребростальное оружие, и его широко распахнутые глаза замерли на Селин, а я затаил дыхание…

– ОСТАНОВИТЕСЬ!

Крик Диор принес внезапную тишину на берег реки, львица, вампирша и угодник-среброносец застыли. Спасенные дети смотрели на них с молчаливым страхом, а я положил руку на плечо Лаклана и предупреждающе покачал головой, когда Диор шагнула вперед. Девушка бросила суровый взгляд на Селин, на молодого угодника-среброносца рядом со мной и подняла руки, чтобы успокоить зверя. Голос у нее был тихим от удивления, когда она произнесла имя, которое я больше никогда и не думал услышать:

– Феба?

Это, вне всякого сомнения, была она. Львица, которая путешествовала с Сиршей а Дуннсар и отрядом спасения Грааля. Феба сражалась рядом с нами в битве при Винфэле, обеспечивала нашу безопасность в Лесу Скорби, была нашим проводником темными ночами в темных местах. Но Дантон Восс убил и Фебу, и ее хозяйку в Сан-Гийоме. Он рассек грудь Фебы топором Сирши, а затем сломал ее и размазал по плитам монастыря.

Я видел это своими гребаными глазами.

– Тебя убили…

Клыки Фебы сверкали, когда она облизывала свою окровавленную морду. Она предупреждающе зарычала на Селин, но сестра не пошла дальше, остановившись с занесенным клинком и прищуренным мертвым взглядом. Лаклан стоял рядом со мной статуей из узловатых мускулов и горящих татуировок, на плече у него покоилась моя рука – единственное, что удерживало его на месте.

Сумерки были тихими, как могилы, полные угрозы.

Феба посмотрела на заходящее солнце и закрыла блестящие глаза.

А потом… она начала двигаться.

Она не кралась, не потягивалась и не ускользала, нет. Я имею в виду, что ее тело начало двигаться. Пульсировать. Извиваться. Она склонила голову, и дети у меня за спиной ахнули, когда ее лапы удлинились, бедра округлились, изогнулись, сместились, и тут же прокатилось долгое, низкое рычание. Я никогда не видел ничего подобного, но благодаря проведенным в Сан-Мишоне годам прекрасно знал, что я вижу. И я, наконец, понял, кем на самом деле была Феба.

Лаклан от изумления выругался, а изменения все продолжались. Я только и мог, что стоять в полном ошеломлении. Мех Фебы постепенно исчезал, и на бледной веснушчатой коже, обнажившейся под ним, я увидел татуировки, такие же, как у Сирши: знаки боевого оссийского горца, Нэхь. Вверх по правой руке тянулись кроваво-красные спирали, пробегая под грудью, по бедрам и спускаясь по левой ноге к лодыжке. Феба выгнула спину, рыкнув по-кошачьи, и шрам, прорезавший лоб и щеку, искривил ее губы в оскале. И там, где только что была львица, теперь на берегу реки, склонившись, сидела красивая женщина со свирепыми изумрудными глазами, обнаженная, как в день своего появления на свет, если не считать ожерелья из кожаных узелков вечности на шее.