Империя проклятых

Кристофф Джей

Раб поднял рог и протяжно затрубил, и этот звук висел в морозном воздухе, когда я взглянул на Лаклана.

– Потанцуем, брат?

Мой бывший ученик улыбнулся, положив руку на рукоять.

– Твоя спина. Мой клинок.

Эхо рога уже разносилось по берегам реки, и вскоре я услышал хрустевшие по снегу шаги. И, глядя сквозь пелену тумана и метели, я увидел их: три высококровки бок о бок выходят из ворот замка. И от этого зрелища волоски у меня на коже встали дыбом.

– Семеро чертовых мучеников…

Первым шагал парень, которому было лет семнадцать или около того,

когда его убили. Уроженец Оссвея с мраморной кожей, его длинные ржаво-каштановые волосы обрамляли плоские глаза цвета кремния. Он был крупным и похожим на зверя, а носил меха, изодранный плащ, тяжелые сапоги и темную кольчугу. На лице у него виднелся кровавый отпечаток ладони, а двуручный меч у него в руках выглядел больше меня.

Второй холоднокровка был бородат и представлял собой гору мышц шести с половиной футов в высоту и почти столько же в ширину. Несмотря на холод, он не надел ничего, кроме килта и тяжелых сапог. В ручищах, огромных, как праздничные блюда, он сжимал боевой молот, способный разбить стену замка в щебень. Голова была выбрита и странным образом лишена ушей – только два куска плоти остались по обе стороны черепа.

По свежим дырам в их телах, по ненавидящим взглядам, которые они бросили в сторону Лаклана, я догадался, что эти двое и были теми, кто убил лошадь Лаклана. Но как бы устрашающе они ни выглядели, я удостоил каждого лишь беглым взглядом и уставился на монстра, шагающего между ними.

Это была женщина, очень высокая женщина. Широкоплечая. Дочь оссийских воинов с бледной, как иней, кожей и зелеными, цвета травы, глазами, как в те стародавние времена, когда еще светило солнце. Ее длинные медно-каштановые волосы были заплетены в косы убийцы, и она носила кожу и меха, увешанные украшениями из человеческих костей.

Кулаками она сжимала массивную кувалду из цельного железа, с головкой размером с детский гробик, выкованной в виде рычащего медведя. На поясе висело с полдюжины железных наручников, позвякивающих, когда она шагала к нам. Ее килт, возможно, когда-то пестрел цветами ее родного клана, но теперь он был черным с вышитыми медведями и сломанными щитами: символом крови Дивок. Тяжелой поступью она вышла из разрушенного замка в сопровождении страхолюда и безухой горы, и, когда я увидел ее, моя ярость уступила место холодной совершенной ненависти.

– Я думал, мы убили тебя, сука, – прошептал я.

– Ты их знаешь? – спросила Диор.

– Никогда не встречал этих двоих. – Я кивнул на пару, стоявшую по бокам от вампирши. – Но эту женщину зовут Киара Дивок. Мать-Волчица. Она совершала набеги, чтобы пополнять запасы для ферм в Трюрбале.

Диор вопросительно моргнула, когда я расстегнул плащ.

– Фермы-бойни, – объяснил Лаклан, раздеваясь до рубашки. – Неистовые построили их, когда пятнадцать лет назад осуществили первое вторжение в Оссвей. Они держали там своих пленников. Мужчин. Женщин. Детей.

– Зачем и…

– Чтобы съесть, Диор. – Я увидел, как расширились ее глаза, когда она поняла, что я имею в виду. – Людей держали как скот, чтобы утолить жажду армий Дивока. Серебряный орден

освободил Трюрбале, когда мне было девятнадцать. Пиявки скармливали тела мертвецов своим пленникам, чтобы поддерживать в них жизнь. Сотни клеток. Тысячи людей. Я до сих пор чувствую эту гребаную вонь, когда закрываю глаза.

Я сердито зыркнул вниз по реке на Киару, и мои клыки удлинились.

– И эта чертова сука помогала заполнять их.

Судя по виду, Диор замутило, и она тяжело сглотнула. Я снова огляделся в поисках Селин, но не обнаружил никаких признаков ее присутствия в снежной пелене, продуваемой ветром. Соскользнув с Медведя, я спрятал снаряжение, затянул на обнаженной груди бандольер и взглянул на девушку.

– Давай отваливай. И побыстрее. Триста-четыреста футов вниз по реке. Дела у нас херовые, поэтому беги, Диор, беги.

– Габи, мне не нужны тв…

– Я понимаю, что тебе хочется проявить себя. Но Киара Дивок – монстр, за плечами которого сто лет кровавых убийств. А у тебя даже меча нет. Битвы надо уметь выбирать, Диор.

Я развернул Пони, несмотря на протест девочки, шлепнул сосья по крупу. Пони бросился бежать, Диор завизжала, изо всех сил ухватившись за гриву, а мы с Лакланом повернулись к врагу. Рядом с Киарой выстроилась дюжина рабов-мечников, но, учуяв Диор, порченые просто бросились вверх по реке к нам. Мою обнаженную кожу жгло ветром, но когда нежить приблизилась к нам, эгида вспыхнула ярче, и это давно забытое тепло принесло удивительное утешение: кроваво-красный свет пробивался сквозь льва у меня на груди, на руках светилось имя дочери, и все это смешивалось с серебряным пламенем бесстрашной веры Лаклана.

При виде этого свечения Киара подняла руку и взревела, приказывая порченым остановиться. Но повиновалась ей лишь половина монстров, остальные, не сбавляя темпа, бросились к нам. Я поднял Пьющую Пепел в мрачном приветствии, и эгида на мне запылала кровавым жаром. Лаклан начал стрелять – выстрел за выстрелом – из пары верных пистолетов. И когда нежить врезалась в нас, щурясь от нашего ослепительного сияния, мы с моим верным клинком начали танец, как в дни былой славы. От гнилых тел отлетали конечности, с плеч падали головы, из шей били фонтаны крови. А Пью в это время мурлыкала у меня в голове старую, горько-сладкую мелодию – детский стишок, который я пел Пейшенс, когда она была маленькой девочкой и, увидев страшный сон, просыпалась в темноте от страха.

Спи, моя милая, детка, ус-сни,

Папа прогонит темные сны.

Ч-чудищ не бойся и ночи не бойся,

Глазки закрой и теплее укройся.

Папа твой рядом, папа не спит,

Он от чудовищ тебя защитит.

Солнышко встанет, страхи растают,

Папа души в тебе, детка, не чает.

Спи, моя милая, детка, ус-сни,

Папа прогонит темные сны.