Империя статуй

Ad Astra

— Вот как…Вы очень милосердны, Госпожа.

— Это…не так.

Допив чай, мы продолжили беседу, а после, потушив свечи, вышли из библиотеки. Придерживая старца под руку, Лагерта помогала архимагу идти по длинным коридорам, укрытым дорогими коврами, и изредка Вайрон останавливался напротив некоторых больших картин, рассказывая о художниках и об их причудах. Цветы, благоухающие в каменных вазах, тянули лепестки к потолку, а золотые канделябры мерцали в бликах ярких свечей. Начинало смеркаться, и мягкий оранжевый свет, касаясь мраморного пола, таял на круглых колоннах, расплываясь в преддверии ночи.

Оглянувшись на

статуи, заполнявшие это место сразу при входе в храм, Вайрон внимательно сощурился, но после обернулся ко мне, прося указать место, где стоял известный миру архимаг Донтан. Время исказило эту статую и беспощадно стерло выразительные когда-то черты лица, но я помнила всех людей, что учили меня давным-давно. Некоторое время мы стояли молча, а после, положив руку на мое плечо, старец ласково улыбнулся, поправляя на голове любимую шляпу.

— Ну, пора.

— Уверены, что не желаете остаться в храме дольше?

— Я старею, Госпожа, и медленно умираю. Уж лучше стать камнем, пока я ещё могу ходить и выбирать себе место, чем лежать в кровати, мучаясь болью. Думаю, архимаг Донтан, которым я всегда восхищался, считал также.

— Вы совершенно правы…

— Я был счастлив узнать, какая вы замечательная личность. Пусть свет всегда согревает ваш путь, — он выпрямился и, гордо вскинув подбородок, сунул руки в карманы длинной мантии, став в ту же секунду камнем.

Всматриваясь в его замершие черты, я прокручивала в голове мысль о том, что больше мне не грустно прощаться. Люди приходили в мою жизнью за смертью, и настигала ли она их сразу или же кружила рядом, напоминая об участи, исход всегда был одинаковым. Тем, кого королевская семья признала преступником, больше не было места во внешнем мире, и те, кто мог принести мне пользу, доживали свой век в храме, обращаясь в камень по собственному желанию. Когда-нибудь и Лагерта, пожелавшая прислуживать мне в благодарность за спасение, завершит свой путь превращением в прекрасную статую, но в ней текла кровь фей, а потому жизнь уготовила для нее долгие годы. Она стояла чуть позади, сохраняя удивительное хладнокровие, а после, осторожно коснувшись рукава моего платья, позвала к ужину…

***

Все началось с обмана, пойдя на блеск которого, я оказалась в заточении золотых острых игл. Связав свое имя с Горгоной, Ингвальд стал королем, взойдя на престол с помощью страха. Его правление было мудрым, но многочисленные казни, коими он поддерживал ужас в сердцах людей, даровали ему громогласный титул, превратив в Ингвальда Жестокого. Свое обещание Король сдержал, превратив мой храм в непревзойденный дворец, а я, ослепнув от собственной жадности, не заметила расставленных сетей.

Простые комнаты превратились в сокровищницы, а внутренний иссохший двор ярко заблагоухал вокруг небольшого озерца, в котором изредка плавали перелетные птицы. Мне больше не было холодно благодаря широким каминам, и более тело не мучил невыносимый голод, ведь кладовая полнилась невиданными прежде продуктами. Я начала рисовать и много читать, но была ещё слишком глупа, чтобы позволить подозрениям коснуться разума. В этой сделке изначально все было неверно, но могла ли я подумать об этом в тот миг, когда душу переполняло счастье?

Ингвальд присылал преступников к храму так часто, как того ему позволяла его же хитрость. Я оставалась монстром, убивающим взглядом, а Король был тем, кто повелевал горным чудовищем,

но рассуждать об этом было глупо, ведь никто не был в силах изменить укорененные суеверия, а свое я получила сполна — ожидать нападения более было незачем. Возвращаясь к прошлому, я корю себя за недальновидность и принятие желаемого за действительное. Стоило задуматься уже тогда, когда Ингвальд, опасаясь восстания, прислал ко мне на казнь двух своих братьев, которых он выставил, как самых отъявленных преступников, заслуживающих смерти.

С тех пор в камень обращались все, кого Король признавал виновным. Я поняла, что проиграла в этой сделке, ведь с ней в моей жизни почти ничего не поменялось: я не несла возмездие тем, кто это заслуживал, а попросту убивала всех, на кого указывал перст Ингвальда, чтобы спастись самой. Меня называли питомцем Его Величества, смертоносной марионеткой, посаженной на золотую цепь, но я терпела, ведь сама согласилась с условиями Короля, оказавшимся хитрым настолько, что посмел превратить меня в реликвию, передающуюся правящим потомкам из поколения в поколение.

Когда Ингвальду миновало пятьдесят лет, он пришел в мой храм с той же улыбкой, с какой встретил меня в святилище первый раз. Морщины пронизывали его худое лицо, но взгляд из-под густых бровей был насмешливым и довольным. Он долго осматривал каменные статуи, после чего совершенно беззаботно принялся рассказывать об урожае и минувшем фестивале, и тогда, остановив его речь, я попросила расторгнуть сделку. Сделав Ингвальда Королем, я выполнила свою часть, тогда как он выполнил свою — незачем более было соблюдать установленные правила. К сожалению, все уже решили за меня. Попросив помощи в пересечении границы, я получила короткий отказ, прогремевший раскатистым приговором по всему храму, ставшему для меня не домом, а настоящей тюрьмой. Ингвальд смеялся, и смех его казался мне самым отвратительным в мире. Он достал из ножен алмазный меч и поднес его к моему горлу, пробуждая в недрах души страх смерти — один вид этого орудия заставлял тело цепенеть от ужаса. Единственный меч, способный оборвать нить жизни Горгоны, пробуждал неведомые инстинкты, вынуждая вести себя покорно.

Ингвальд скончался в возрасте семидесяти лет, и его место занял Ингвальд II, которому вместе со скипетром и державой достался и алмазный меч — некий поводок от ошейника Горгоны, потянув за который он мог придушить непокорную тварь. Я не могла сбежать, ведь посыльный Короля, приезжал к храму каждый день, чтобы удостовериться в моем присутствии, и даже, если бы я решилась на столь самоотверженный поступок, меня настигли и убили бы быстрее, чем я достигла границы. А я не собиралась умирать так просто. Почему же я не могла попросту обратить в камень того, кто нес в руках смертоносное для меня оружие? Потому, что на того, кто держал в ладони рукоять алмазного меча, не действовала каменная смерть.

Родственники убитых мною политических преступников подкидывали на порог храма письма с проклятиями и мертвых змей, считая меня самим дьяволом, и однажды, некая религиозная группа принялась стрелять по святилищу огненными стрелами, пролетая мимо на прирученных вивернах. Безусловно, после этого все они оказались связанными на пороге храма, благодаря бдительности рыцарского отряда, на корню прекращающего любые недовольства, однако, всеобщая ненависть заставляла меня чувствовать себя почти мертвой.