Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Кирмзе Штефан

И действительно, как я объясню далее в этой главе, к середине XIX века в Казани сформировался многочисленный татарский купеческий класс. Представители этой неоднородной группы не только занимались коммерческой деятельностью и благотворительностью, но и участвовали в общественной и политической жизни города.

Тем не менее, хотя Казань и сохраняла свою экзотическую привлекательность и мультикультурность, она все больше походила на средний российский город. Бывшая татарская столица, некогда один из крупнейших городов России, на протяжении веков была аванпостом Москвы и Санкт-Петербурга на востоке страны и одновременно служила центром миссионерской подготовки, направленной на обращение в христианскую веру внутренних «других» этого региона 312 . В начале пореформенного периода Казань отличалась феноменальным приростом населения, которое с 1858 по 1885 год увеличилось более чем в два раза: с 60 000 человек до 140 000 313 . Однако подобное увеличение численности населения не было исключительным для данного периода (другие города значительно превзошли Казань). Развитие государственных институтов в провинциях совпало с промышленной революцией и сопровождалось ухудшением условий жизни в сельской местности, что привело к значительному оттоку населения в города. Новые вакансии на предприятиях и фабриках, в школах и конторах привлекали в губернские центры как рабочих, так и профессионалов, в то время как высокая рождаемость и нехватка земли заставляли крестьян перебираться на заработки в города. Эти изменения коснулись многих регионов, включая Казань, которая постепенно теряла свое особое положение.

312

Юзефович Б. М. Христианство, магометанство

и язычество в восточных губерниях России. Казанская и Уфимская губернии; Семенов Д. Д. Очерки народного образования: Казань, как культурный центр восточной окраины России.

313

Для точных данных см.: Лаптев М. Материалы для географии и статистики России: Казанская губерния. С. 165; Орлов А. П. Отчет о действиях Казанского губернского статистического комитета за 1885 и 1886 годы. Казань: Тип. Губернского Правления, 1888; НАРТ. Ф. 1. Оп. 3. Д. 1437. Л. 29.

Экономические причины также ставили Казань в невыгодные условия: поблизости было мало природных ресурсов, а объем промышленного производства оставался небольшим по сравнению с другими городскими центрами Поволжья и Урала. Благосостояние города по-прежнему зависело от торговли. Расширение империи и некоторые инфраструктурные решения способствовали снижению статуса Казани: центр торговли и управления азиатской части империи постепенно смещался на восток, а с середины 1870-х годов железная дорога, соединяющая Москву с Уралом (и в конечном итоге с Сибирью), была проложена через Самару, обойдя Казань почти на 320 километров и превратив ее в провинциальную глубинку, куда можно было добраться в основном на пароходе 314 .

314

Казань получила свою собственную, отдельную железнодорожную ветку с Москвой только после продолжительных дискуссий в середине 1890-х годов. Для иллюстрации сложности работы лобби в Санкт-Петербурге см. отрывки из воспоминаний бывшего казанского городского головы Сергея Дьяченко: Воспоминание о С. В. Дьяченко // Казань и Казанцы. Казань: И. С. Перов, 1907. Т. 2. С. 69–74.

Во многих отношениях Крым был такой же глубинкой. Большинство городов были настолько же, если не более, провинциальными. В то же время с момента своего присоединения в 1783 году Крым стал ядром проекта имперского строительства в России: в то время как преобразование инфраструктуры и различных сооружений, от садов до религиозных и светских зданий, помогло воплотить имперскую идею в материальном плане, дискурсивно полуостров был включен в состав имперского центра 315 . Для обеспечения структурного единообразия империи уже в 1784 году Крым присоединен к новообразованной Таврической области, позже переименованной в Таврическую губернию (см. карту 3). Название «Таврическая губерния», указывающее на связь с древней цивилизацией тавров, окутанной легендами, подчеркивало европейское прошлое Крыма и тем самым позволяло отвергнуть притязания Османской империи на полуостров. Эта политика была частью более широкого «Греческого проекта» Екатерины II, в соответствии с которым постройки и памятники воплощали и прославляли эллинское наследие Крыма, а крымскотатарские, турецкие и казацкие географические названия заменялись греческими 316 . Так возникла новая столица – Симферополь (бывший Ак-Мечеть), а также Севастополь (Ахтиар), Евпатория (Кезлев) и Феодосия (Кафа). Греческие купцы сыграли ключевую роль не только в заселении завоеванного черноморского побережья и новых городов, таких как Одесса, где греческий, наряду с итальянским, стал одним из основных языков, но и в поддержании связей Крыма с Эгейским миром 317 . И все же, поскольку большая часть татарского культурного ландшафта – мечети, святыни и другие исторические места – осталась нетронутой, а отношения с Османской империей продолжали быть прочными, Крым также сохранял ощутимое татарское влияние. Таким образом, полуостров одновременно выполнял несколько функций: он был связующим звеном России с черноморским и средиземноморским пространствами; он был первым «Востоком» империи и, таким образом, служил для России своеобразным свидетельством ее принадлежности к Западу 318 ; также он представлял собой экспериментальное пространство для быстро развивающихся методов и стратегий имперского строительства.

315

О физических преобразованиях полуострова см.: O’Neill K. A. Claiming Crimea; о дискурсивной апроприации: Jobst K. S. Die Perle des Imperiums.

316

Загоровский Е. А. Организация управления Новороссией при Потемкине в 1774–1791 годах. С. 61.

317

Herlihy P. Odessa: A History, 1794–1914. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986. Особенно: P. 5, 16, 27–28, 42–44; а также: O’Neill K. A. Claiming Crimea. P. 118–123, 222.

318

Dickinson S. Russia’s First «Orient»: Characterizing the Crimea in 1787. P. 5.

Карта 3. Таврическая губерния и Крымский полуостров, начало 1880-х

В течение первых сорока с небольшим лет российского правления Крым оставался малонаселенным – там проживало преимущественно нерусское население. Высшее петербургское общество редко вспоминало о нем, да и в целом полуостров считался далеким экзотическим местом. Существенные изменения произошли после того, как в 1823 году новый генерал-губернатор, князь М. С. Воронцов, приобрел земли на южном побережье Крыма. Была быстро построена дорога из Симферополя через горы в приморский поселок Алушта, которая вскоре была продлена до Ялты. В 1840 году один из русских туристов заметил, что Ялта превращается «из ничего» в «очень красивый город»: «…на каждом шагу встречаются новые строения, повсюду деятельность» 319 . К середине 1840-х годов дороги окончательно соединили живописный южный берег с остальной частью Крыма 320 . Тем не менее инфраструктура полуострова все еще оставалась неразвитой: когда выпускник Училища правоведения Александр Серов в 1845 году был назначен в Таврическую уголовную палату в Симферополе, ему потребовалось более месяца, чтобы добраться до Крыма из Санкт-Петербурга 321 . Тем временем Севастополь – военно-морской порт – стабильно развивался, достигнув к середине века численности населения в 35 000 человек. Однако вплоть до Крымской войны он играл второстепенную роль как в стратегическом плане, так и в общественных дискуссиях 322 .

319

Несколько слов о Крыме (из путешествия офицера) // Сын отечества. 1840. Т. 4. С. 459.

320

Мальгин А. Русская Ривьера. Курорты, туризм и отдых в Крыму в эпоху империи. Конец XVIII – начало XX в. Симферополь: Сонат, 2006. С. 32–34.

321

Du Quenoy P. Alexander Serov and the Birth of the Russian Modern. Bethesda, MD: Academica Press, 2016. С. 84

322

30 000 из них, как утверждается, были мужчинами: Перевощиков Д. М. Поездка из Петербурга в Крым и обратно // Современник. 1853. № 1. С. 19. По другим оценкам, речь идет о 45 000 жителей: Jobst K. S. Die Perle des Imperiums. S. 352.

Новой столице полуострова уделялось еще меньше внимания, и многие из тех, кто ее посетил, нелестно отзывались о ней. Для молодых специалистов, таких как Серов, который прожил в Симферополе с 1845 по 1848 год, Крым, несмотря на виноградники, пляжи и развлечения, скорее ощущался как ссылка 323 . Серов писал своей сестре: «Право плакать хочется, когда подумаю, какое варварство меня окружает» 324 . Он не нашел в крымской столице ни театральных, ни музыкальных событий, достойных

упоминания, и тосковал по «шумной общественной деятельности, которой кипят большие города» 325 . Временами его назначение в Крым и вовсе ощущалось как наказание: «Я живу в глухом, уединенном губернском городе, лишенном всякой общественности, не вижу и не слышу ничего по искусствам…» 326

323

Я обязан Полу Дю Кенуа за то, что он обратил мое внимание на письма и переписку Серова: Александр Серов, письма к сестре от 31 октября и 28 ноября 1845 года: Письма Александра Николаевича Серова к его сестре С. Н. Дю Тур, 1845–1861 гг. / Ред. Н. Финдейзен. СПб.: Н. Финдейзен, 1896. С. 18, 23–24.

324

Письма Александра Николаевича Серова к его сестре С. Н. Дю Тур, 1845–1861 гг. С. 126.

325

Там же. С. 151.

326

Там же. С. 136.

Поначалу экзотическая чуждость Крыма помогала отвлечься. Полуостров с его турецкими банями, ханским дворцом и многочисленным татарским населением отличался от всего, что молодой чиновник когда-либо видел. Покинув Симферополь, он с уверенностью заключил: «Но Крым решительно – не Россия: русского во всей местности ничего нет. Крым, как и Кавказ, решительно Восток…» 327

В самой столице татарское влияние было менее заметным. Тем не менее, по словам одного из друзей Серова, прибывшего в Симферополь в 1848 году, город был «полутатарским» 328 . Как и в Казани, русские очевидцы были поражены восточным влиянием. Ак-Мечеть, небольшой татарский городок, выбранный в качестве резиденции таврического губернатора и переименованный в Симферополь в 1785 году, сохранял смешанную идентичность, в которой сочетались «азиатские» и «европейские» элементы 329 . Как сам город, так и его христианское население росли медленно. Татарский квартал так и не был снесен, а в 1818 году было дано официальное разрешение на строительство домов «на азиатский манер» 330 . В отличие от Севастополя, где почти исключительно русский город заменил татарский поселок Ахтиар, в крымской столице к середине XIX века татары по-прежнему составляли более 60% населения 331 . По мнению большинства образованных русских, присутствие татар являлось угрозой для порядка и препятствием на пути к прогрессу. Так, один русский офицер, проезжая через Симферополь в 1840 году, выразил свои мысли следующим образом:

327

Там же. С. 198.

328

Молчанов М. Александр Николаевич Серов в воспоминаниях старого правоведа // Русская старина. 1883. № 39. С. 346.

329

O’Neill K. A. Claiming Crimea. P. 47–48.

330

Ibid. P. 48.

331

O’Neill K. Constructing Russian Identity in the Imperial Borderland: Architecture, Islam, and the Transformation of the Crimean Landscape // Ab imperio. 2006. № 2. P. 172.

Что вам сказать о самом Симферополе? Во-первых, он некрасив, а во-вторых, здесь мало пахнет Русью. Татары, безвкусие и неопрятность; неопрятность, безвкусие и татары – вот его физиономия 332 .

Плачевное состояние города автор объясняет татарским влиянием, что становится понятно из его описания бывшей столицы Крымского ханства, расположенной примерно в 30 километрах от Симферополя:

Несмотря, однако ж, на сумерки, нам не трудно было заметить, что в Бахчисарае по-прежнему грязно и неопрятно. Паломники пророка и внутри России остаются верными своим народным привычкам 333 .

332

Несколько слов о Крыме (из путешествия офицера). С. 442.

333

Там же. С. 441.

Однако не все так мрачно. На южном побережье офицер остановился в селе Алупка и был им очарован:

Почти каждый дом окружен красивыми орешниками, а в самой середине усадьбы возвышается прекрасная мечеть, которой золотой купол и луна блистают в зелени деревьев очень приятно 334 .

Он также отметил чистоплотность и гостеприимство своих хозяев, добавив, что хотя они и не решались пить вино, от водки они не отказывались 335 . Хотя подобные описания не были редкостью в то время, многие русские современники ассоциировали татар в первую очередь с ленью, неряшливостью и равнодушием 336 .

334

Там же. С. 462.

335

Там же. С. 462–463.

336

Например: Протопопов М. Очерки Крыма: Бахчисарай. Севастополь: С. М. Брун, 1905. С. 10. Для анализа, подчеркивающего якобы вырождение и нечистоплотность среди татар, но также и доблесть, см.: Jobst K. S. Die Perle des Imperiums. S. 180–206.

Крымская война (1853–1856) стала переломным моментом для образа и положения Тавриды. Теперь состоятельные туристы приезжали не только полюбоваться природной красотой побережья, но и увидеть крепость и порт Севастополя – священную землю, на которой русские солдаты отважно сражались во время войны 337 . Знаменитая осада Севастополя широко освещалась в прессе, а стихи и рассказы, основанные на личном опыте, включая «Севастопольские рассказы» Льва Толстого, помогли вписать образ страдания, самопожертвования и ощущение общей угрозы в имперскую коллективную память. Напоминания о боли и мужественной борьбе были вписаны в городское пространство Севастополя: разрушения были повсеместными, улицы, площади и холмы, на которых расположен город, получили названия в честь героев войны, а сам он постепенно превратился в «музей под открытым небом, состоящий из памятников, мемориалов и памятных досок» 338 . Следует отметить, что таким образом конструируемая историческая память была выраженно русской: татары и другие народы практически не играли никакой роли в истории о защите родины, разве что выступали в качестве предателей.

337

Мальгин А. Русская Ривьера. Курорты, туризм и отдых в Крыму в эпоху империи. Конец XVIII – начало XX в. С. 78.

338

Qualls K. D. «Where Each Stone Is History»: Travel Guides and Sevastopol after World War II // Turizm: The Russian and East European Tourist under Capitalism and Socialism / Eds A. E. Gorsuch, D. Koenker. Ithaca: Cornell University Press, 2006. P. 164. О севастопольском мифе см.: Jobst K. S. Die Perle des Imperiums. S. 368–406.

К 1860-м годам Крым стали обсуждать по всей России и вне контекста войны. Как и в 1820-х годах, приобретение собственности сыграло решающую роль в росте благосостояния Крыма. В 1860 году императорская семья купила Ливадийский дворец под Ялтой. Восхищенные живописными окрестностями, они вскоре превратили дворец в летнюю резиденцию, что положило начало моде на отдых в Крыму. В течение нескольких лет множество туристов и ялтинцев приезжали в Ливадию, чтобы прогуляться по парку в надежде увидеть царскую семью или посмотреть фейерверк в честь дня рождения одного из членов императорской фамилии 339 . К 1869 году быстро растущее число отдыхающих заставило власти Одессы, Симферополя и городские управы Ялты, Севастополя и Феодосии начать дискуссию о недостаточном количестве и разнообразии гостиниц в Крыму 340 .

339

Горбунова Ю. А. 1874–80 гг. в Ливадии // Наша старина. 1914. № 7. С. 660; № 8. С. 767.

340

ГАОО. Ф. 1. Оп. 44. Д. 84. Л. 1, 5–6.