Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Кирмзе Штефан

Юристы, руководившие новыми судами, стали придавать большое значение соблюдению формальных правил. В день принятия судебной реформы (20 ноября 1864 года) правительство ввело в действие подробный Устав уголовного судопроизводства и Устав гражданского судопроизводства 212 . Эти своды формальных правил регламентировали работу новых судов. Они ввели принципы гласности и устного состязательного судопроизводства, предполагавшего участие профессиональных адвокатов, и содержали множество процессуальных норм, ключевые элементы которых изложены в последующих главах. В повседневной практике соблюдение этих правил, конечно, варьировалось, но юристы нового поколения, как правило, гордились добросовестностью своей работы, а некоторые даже не получили ни одной процессуальной жалобы 213 . В архивах окружных судов сохранилась переписка между прокурорами и помощниками прокуроров, подтверждающая озабоченность правильностью процедуры. Например, младших сотрудников суда ругали за предоставление неполной информации о подсудимых, за то, что они не сообщили суду об отсутствующих свидетелях, и за несоблюдение правила предоставлять материалы предстоящих дел в отдельных досье 214 . После таких жалоб следовали требования немедленно предоставить недостающую информацию и впредь придерживаться установленных процедур.

212

Высочайше

утвержденный Устав уголовного судопроизводства и Высочайше утвержденный Устав гражданского судопроизводства // ПСЗ II. Т. 39. № 41476–41477. 20 ноября 1864 года.

213

Дьяченко С. В. Памяти Андрея Сергеевича Ильяшенко // Казань и Казанцы. Казань: И. С. Перов, 1907. Т. 2. С. 79.

214

ГААРК. Ф. 483. Оп. 1. Д. 1. Л. 11, 48, 82.

Но новое поколение юристов не просто отстаивало недавно принятые нормы судопроизводства, многие из них с такой же яростью защищали общеправовые принципы. Хотя основные гражданские права по-прежнему не соблюдались в отношении религиозных меньшинств, крестьян, женщин и других социальных групп, судебная власть стала весьма решительно выступать в защиту существующих личных прав и новых правовых принципов. Она не могла защитить права, которые никогда не были предоставлены (например, такие, как свобода печати или свобода совести), но в условиях самодержавия и неравенства и такая защита была выдающимся достижением. Если снова воспользоваться термином Миронова, империя превращалась в «правомерное» государство.

Не в последнюю очередь введение индивидуальной ответственности в 1832 году и презумпции невиновности в 1860-х годах означало, что людей больше нельзя было обвинять и осуждать без доказательств. Уголовные дела, рассмотренные в Казанском окружном суде в период с 1870-х по 1890-е годы, показывают, что прокуроры и присяжные отказывались осуждать (или даже обвинять) недифференцированные группы крестьян за нападения на людей или преступления против собственности 215 . Вместо этого, когда не удавалось с уверенностью доказать, что преступное деяние было совершено конкретными лицами, большинство обвиняемых освобождалось. Само по себе присутствие в толпе не являлось преступлением. Выводы, сделанные судом при рассмотрении случая нападения толпы татарских крестьян на русского волостного старшину Бабушкина из-за помощи в землеустройстве, были обычным явлением:

215

НАРТ. Ф. 89. Оп. 1. Д. 1143; Судебная хроника: Вооруженное сопротивление власти // Волжский вестник. 1884. № 56. 15 мая. С. 3; Нанесение тяжкого увечья // Казанский телеграф. 1896. № 102. 11 июня.

Принимая во внимание, что никто из допрошенных при следствии лиц не указал, кто именно из числа жителей деревни Пинигери производил насилие над старшиной Бабушкиным, что таковых лиц не мог заметить и сам Бабушкин, что сельский староста Файзуллин при первом допросе также ни кого не мог указать, что за сим указание сего свидетеля при вторичном допросе на привлеченность к делу лишь представляется единственным против них, а посему и слабою уликою, что указание вины на Сабита Мухамед Вахитова в своей неопределенности представляется мне весьма слабою уликою, я полагал бы дело <…> отклонить 216 .

216

Заключение заместителя прокурора: НАРТ. Ф. 89. Оп. 1. Д. 1143. Л. 8 – 8 об.

Иными словами, подозреваемым в сопротивлении властям перестали по определению выносить обвинительный приговор. Каждый человек – будь то русский, татарин или любой другой – теперь считался невиновным, пока его вина не была доказана, и поскольку реформы возложили бремя доказательства на сторону обвинения, обычные люди были в определенной степени защищены от произвола. В некоторых громких политических делах власти, правда, настаивали на виновности подсудимых еще до суда 217 . Однако в обычных уголовных делах новые принципы, как правило, соблюдались.

217

Вопиющим нарушением беспристрастности суда было, например, то, что власти установили одиннадцать виселиц перед процессом Каракозова в 1866 году, на котором рассматривалось неудачное покушение на жизнь императора: Verhoeven C. The Odd Man Karakozov: Imperial Russia, Modernity, and the Birth of Terrorism. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2009. P. 25.

Эти принципы означали больше работы для стороны обвинения, а доказать чью-либо вину было непросто. Помощник прокурора, занимавшийся делом, в котором сто татар сожгли дом помещика, жаловался в 1880-х годах, что суды вынуждены оставлять преступное деяние безнаказанным, когда невозможно доказать вину подозреваемых:

[Губернатор,] конечно, передает дело нам, суду… а мы что сделаем? Виновных нет. Никто не сознается. Улик не имеется 218 .

Консерваторы были потрясены тем, что суды теперь отказывались сажать людей в тюрьму в случаях, когда очевидно были нанесены телесные повреждения и ущерб. Они жаловались на правовую защиту, которой пользовались нарушители порядка, особенно татары. Так, в 1883 году епископ Уфимский и Мензелинский пожаловался Константину Победоносцеву, обер-прокурору Святейшего синода, фактическому светскому руководителю Русской православной церкви, что русские больше не в состоянии защищать недавно приобретенные земли от местных татар. С чувством глубокого разочарования он писал: «Кому же охота убить татарина, чтобы попасть в Сибирь?» 219

218

Переписка К. П. Победоносцева с преосвященным Никанором епископом Уфимским. С. 91.

219

Там же.

Пореформенный правовой порядок также отражал новое внимание к вопросам гуманности, что проявилось в стремлении к справедливому обращению с подсудимыми и заключенными (например, в разрешении держать в тюрьме домашних животных, книги и пользоваться другими удобствами, а также находиться в суде без цепей) 220 . Телесные наказания постепенно уходили из уголовной практики: хотя они сохранялись в качестве исправительной меры для крестьян вплоть до начала ХX века, некоторые из наиболее жестоких их форм, такие как клеймение и розги, были выведены из употребления в 1866 году 221 . Это не обязательно останавливало работников местных правоохранительных органов в применении этих мер, но давало жертвам право обратиться в суд, чтобы заставить виновных ответить за свои действия.

220

Кони А. Ф. На жизненном пути. М.: И. Д. Сытин, 1914. Т. 1. С. 30.

221

Nethercott F. Russian Legal Culture before and after Communism. P. 34. По состоянию на 1869 год волостные старшины, сельские старосты, местные судьи и другие сельские должностные лица были освобождены от телесных наказаний на время их службы:

ГААРК. Ф. 376. Оп. 1. Д. 2. Л. 34.

Гуманность также повлияла на присяжных. Вопрос о том, совершил ли кто-то преступление, зачастую был менее важен для присяжных, чем моральные качества преступника, его жизненные обстоятельства и возможные последствия для него. Вынести обвинительный приговор бедной крестьянке, которая от отчаяния убила своего жестокого мужа, для многих присяжных не представлялось возможным. Такая практика вызывала много критики, и многие наблюдатели пришли к выводу, что российский суд присяжных был скорее гуманным, чем справедливым 222 .

222

Pipes R. The Trial of Vera Z. // Russian History. 2010. Vol. 37. № 1. P. 45.

Различные понимания справедливости сосуществовали в Российской империи. Они не укладываются в бинарную модель правовой культуры, которую историки России использовали на протяжении десятилетий: модель, согласно которой российские реформаторы жили в мире Просвещения, в то время как подавляющая часть населения имела собственное правосознание, уходящее корнями в иные социальные, религиозные и моральные нормы 223 . В то время как решения, принятые на основе обычного права, отражали местные представления о морали, законы и принципы правового государства, как утверждается, часто противоречили представлениям людей о том, что хорошо и что плохо. Тем не менее одной из особенностей российской правовой системы второй половины XIX века было то, что она поощряла использование моральных доводов. Преступление продолжало рассматриваться в нравственных терминах: газеты преподносили открытые судебные процессы по уголовным делам как возможность проследить «общественные нравы» и как отражение того, «чем мы грешны» 224 . Запрашивая статистическую информацию о преступлениях по округам, власти требовали данные о «народной нравственности» 225 . Новый институт суда присяжных усилил значение нравственных аргументов. Многим состоятельным людям удавалось уклоняться от участия в суде присяжных путем покупки медицинских справок или других документов, объясняющих их отсутствие, поэтому в этих судах работали в основном мещане и крестьяне, не имевшие ни таких материальных средств, ни юридического образования. В результате рассмотрение дел и принятие решений в большей степени зависело от личного чувства справедливости, чем от абстрактных правовых норм. Многих присяжных мало заботило, был ли нарушен тот или иной закон; вместо этого их интересовали причины, обстоятельства и последствия преступления. Для них было важно, украл человек 70 копеек или 70 рублей, сколько времени он находился в предварительном заключении и какое наказание можно было ожидать в случае обвинительного вердикта 226 . Либералы объясняли, что суд присяжных – это не суд юристов, в котором профессионалы автоматически следуют законам, а суд, в котором преобладают здравый смысл и справедливость 227 . Именно это и критиковали противники института присяжных: по их мнению, определение виновности слишком часто основывалось на здравом смысле и «вздорных соображениях», а не на юридических знаниях 228 .

223

В числе прочих см.: Worobec Ch. D. Peasant Russia. P. 5; Daly J. W. Autocracy under Siege. P. 9; Mironov B., Eklof B. A Social History of Imperial Russia. Vol. 2. P. 223; Baberowski J. Law, the Judicial System and the Legal Profession. P. 347–348.

224

III Местный Отдел. Открытие Казанской Соединенной Палаты Уголовного и Гражданского Суда // Казанские губернские ведомости. 1869. № 40. 21 мая; Из зала суда // Крымский вестник. 1891. № 74.

225

Например: ГААРК. Ф. 67. Оп. 1. Д. 1762. Л. 181.

226

Иванович И. В зале суда и в совещательной комнате. Из воспоминаний присяжного заседателя // Вестник Европы. 1891. № 12. С. 581, 588, 597. О судебном заседании, на котором большое количество людей, обвиненных в святотатстве, были оправданы по совокупности этих причин, см.: Московские присяжные и святотатство // Судебный вестник. 1869. № 89. 27 апреля.

227

Владимиров Л. Е. Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств. Харьков: Университетская тип., 1873. С. 16–17. См. также: Иванович И. В зале суда и в совещательной комнате. Из воспоминаний присяжного заседателя. С. 597.

228

Например: Закревский И. П. Суд присяжных и возможная реформа его // Журнал Министерства Юстиции. 1895. № 12. С. 62, 64. С 1881 по 1882 год Закревский занимал должность прокурора Казанской судебной палаты.

Однако, согласно некоторым новым исследованиям, важность моральных соображений и большое количество оправдательных приговоров не могут быть объяснены социальным составом коллегии присяжных 229 . Количество оправдательных приговоров было примерно одинаковым независимо от происхождения и положения присяжных. Юридическое образование или его отсутствие не были решающим фактором. Принимавшиеся присяжными решения были в большей степени связаны с новыми представлениями о человеке, размыванием понятий вины и вменяемости в уголовном кодексе и расширением состязательности судебной практики. Во-первых, последнюю треть XIX века характеризовало изменение представлений о поведении человека: гуманистические теории о свободе воли постепенно уступили место акценту на социальные и (или) биологические факторы, объяснявшие преступную деятельность 230 . Если считалось, что совершенное действие являлось реакцией на социальные изменения или естественные побуждения, его невозможно было осудить. Известны многочисленные случаи – как в Казани, так и в других городах, – когда присяжные собирали деньги для оправданных убийц или начинали благотворительные акции в поддержку молодых преступников 231 .

229

McReynolds L. Witnessing for the Defense: The Adversarial Court and Narratives of Criminal Behavior in Nineteenth-Century Russia // Slavic Review. 2010. Vol. 69. № 3. P. 631, 635.

230

Nethercott F. Russian Legal Culture before and after Communism. P. 40–66; Gautam L. Agents of Knowledge Transfer: Western Debates and Psychiatric Experts in Late Imperial Russia // One Law for All? Western Models and Local Practices in (Post-)Imperial Contexts / Ed. S. B. Kirmse. Frankfurt: Campus Verlag, 2012. P. 93–116.

231

Например: Судебный вестник. 1869. № 33. 9 февр.; Из записной книжки присяжного заседателя // Камско-волжская газета. 1872. № 8. 28 янв.; Прощальный завтрак присяжных заседателей февральской сессии // Камско-волжская газета. 1872. № 24. 24 марта.