Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Кирмзе Штефан

Что еще более важно, мораль была закреплена в уголовном кодексе империи, который различал виновность и вменяемость. Люди, совершившие преступление, не обязательно были «виновны» в нем (поскольку их физическое или психологическое состояние могло повлиять на их действия). Именно юристы или присяжные должны были смотреть за рамки улик и определять «виновность» людей 232 . То, что признавшиеся преступники могли считаться «невиновными», не было связано с юридическим невежеством – это было логическим следствием глубокой морализации уголовного кодекса империи, побуждавшей юристов уделять особое внимание вопросу виновности.

232

Bhat G. N. The Moralization of Guilt in Late Imperial Russian Trial by Jury. P. 90–91.

Третьим фактором, объясняющим важность нравственных аргументов, является появление состязательного суда, в рамках которого присяжных просили принять чью-либо сторону. Расширение принципа состязательного судопроизводства означало, что все стороны должны были участвовать в прениях и допросах, после чего присяжные заседатели принимали решение 233 . Этот принцип не только повышал позиции адвокатов, чьи риторические навыки теперь могли решить исход дела, но и усиливал значение разнообразных представлений о справедливости и честности. Адвокаты, которые чаще всего выигрывали свои дела, обычно взывали к совести присяжных. Они делали акцент на нравственном аспекте

дела, а не утомляли аудиторию техническими деталями или юридической терминологией. Успешные адвокаты понимали, что право являлось не столько абстракцией, сколько динамичным процессом, в рамках которого отстаивалась справедливость, и понимали, как примирить законность с народными представлениями о ней 234 .

233

Для анализа изменения значения состязательного судопроизводства, основанного на следствии, в Российской империи см.: Mironov B., Eklof B. A Social History of Imperial Russia. Vol. 2. P. 283–286.

234

McReynolds L. Witnessing for the Defense. P. 635.

Консервативные критики пореформенного правового порядка, которые склонны были называть суды присяжных «судом улицы» и «общественным самосудом», настаивали на их неэффективности, обычно насмехаясь над высоким процентом оправдательных приговоров 235 . Тем не менее постепенное усиление новых судов было не просто либеральной фантазией. К концу XIX века значительная часть населения уже проголосовала ногами, стекаясь в суды по гражданским делам и массово заявляя о преступлениях, в том числе и представители российских меньшинств. Архивы Казанского и Симферопольского окружных судов полны дел, в которых татары и представители других народностей инициировали гражданские споры или сообщали властям о преступлениях, совершенных в их общинах. Справедливо предположить, что именно сочетание вышеупомянутых принципов судопроизводства способствовало привлекательности новых судов: более независимое, формализованное и предсказуемое судебное разбирательство в сочетании с тем обстоятельством, что новая система поощряла нравственные аргументы, которые люди хорошо знали и понимали.

235

Фукс В. Я. Суд присяжных // Русский вестник. 1885. № 2. С. 618; Джаншиев Г. А. Эпоха великих реформ: исторические справки. С. 368–372.

Тем не менее новые принципы оставались спорными, и суды придерживались некоторых элементов старого порядка. Продолжение использования николаевских гражданского и уголовного уложений означало, что религиозные нормы и различия сохраняли свое значение в некоторых областях гражданского и даже уголовного права 236 . Суды по-прежнему могли налагать церковное покаяние в качестве наказания (на православных), а богохульство, святотатство, вероотступничество и прозелитизм считались уголовными преступлениями, только если совершались против господствующей в империи веры. Более того, в условиях сохраняющейся правовой фрагментации новые правовые принципы продолжали применяться избирательно.

236

Mironov B., Eklof B. A Social History of Imperial Russia. Vol. 2. P. 238; Burbank J. An Imperial Rights Regime: Law and Citizenship in the Russian Empire. P. 406–416.

В этой книге я обычно говорю о правовых культурах во множественном числе. Это требует некоторого пояснения, поскольку термин «правовая культура» встречается в литературе в разных значениях 237 . Специалисты по правовой и интеллектуальной истории Сьюзен Ева Хойман и Франсез Нетеркотт используют это понятие для анализа дискуссий о преступлении и наказании, а также о верховенстве закона в имперской России 238 . С позиции более практико-ориентированного подхода Джейн Бербэнк использует понятие правовой культуры для обозначения «взаимодействия народа с законом в волостных судах» 239 . Я склонен согласиться с исследователем права Дэвидом Нелкеном, который объясняет, что это понятие становится наиболее полезным, особенно в целях сравнения, когда оно понимается как относительно стабильные модели юридически ориентированного поведения и установок. Нелкен объясняет:

237

Для ознакомления см.: Comparing Legal Cultures / Ed. D. Nelken. Aldershot, UK: Darmouth, 1997; Mankowski P. «Rechtskultur» – Annaherung an einen schwierigen Gegenstand // Rechtskultur in Russland: Tradition und Wandel / Hrsg. O. Luchterhandt. Berlin: Lit, 2011. S. 5–17.

238

Heuman S. E. Perspectives on Legal Culture in Pre-Revolutionary Russia; Nethercott F. Russian Legal Culture before and after Communism.

239

Burbank J. Russian Peasants Go to Court. P. 5.

Исследования, в которых идея правовой культуры находит свое место, направлены на изучение эмпирических особенностей восприятия права, а не на установление всеобщих истин о природе права… 240

То, как юридические изменения были задуманы и восприняты, находится в центре данного исследования. Использование множественного числа «правовых культур», кроме того, подчеркивает, что в любой момент времени и в любом месте существовало множество представлений о праве и его применении. Отчасти причиной такой множественности был институционализированный правовой плюрализм.

240

Nelken D. Using the Concept of Legal Culture // Australian Journal of Legal Philosophy. 2004. Vol. 29. P. 2; Nelken D. Comparing Legal Cultures // The Blackwell Companion to Law and Society / Ed. A. Sarat. Malden, MA: Blackwell Pub, 2004. P. 116.

ПРАВОВОЙ ПЛЮРАЛИЗМ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Неразрешенное противоречие между одновременным стремлением к унификации и фрагментации породило сложные формы правового плюрализма. Тем не менее констатация того, что для Российской империи был характерен плюрализм правовых порядков, мало о чем говорит. Ученые-юристы утверждают, что правовой плюрализм является нормой даже в современных либеральных демократиях 241 . В каждом обществе так или иначе приходится обеспечивать совместное существование и функционирование различных форм правового порядка, в том числе и судебного. Задача, таким образом, состоит в том, чтобы найти специфику каждого случая правового плюрализма. Важно определить, основывается ли он на сосуществовании различных правовых систем, их интеграции или конкуренции. Каковы региональные различия? Как он развивается с течением времени и как формируются и взаимодействуют друг с другом его составляющие?

241

Merry S. E. Legal Pluralism // Law & Society Review. 1988. Vol. 22. № 5. P. 869, 871, 879.

Историки

империализма и колониализма обычно описывали правовой плюрализм в терминах «многоярусных» правовых порядков, в которых важность «государственного права», расположенного на самой вершине, неуклонно возрастала 242 . Многие исследователи подчеркивали двойственность обычного права и имперского колониального права, навязанного извне 243 . И действительно, колониальные державы имели тенденцию создавать свои собственные суды для рассмотрения споров, затрагивающих их интересы («суды колонизаторов»), в то время как споры, связанные с семейными, религиозными или культурными вопросами, рассматривались в рамках местных правовых институтов («суды колонизированных») 244 . Наиболее быстро и глубоко колонизаторы брали контроль над местным уголовным правом не в последнюю очередь, потому что рассматривали отмену существующих форм наказания как часть своей цивилизаторской миссии. Следом, как правило, «модернизировалось» местное коммерческое и контрактное право, в то время как семейное и наследственное право были объектом поздних и непоследовательных изменений 245 . Зачастую принципы семейного права, основанные на религиозных ценностях, собирались и систематизировались при помощи местных посредников и затем фиксировались в соответствии с предпочтениями европейских колонистов 246 .

242

Benton L. A. Law and Colonial Cultures: Legal Regimes in World History, 1400–1900. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2002. P. 27.

243

Например: Hooker M. B. Legal Pluralism: An Introduction to Colonial and Neo-Colonial Laws. Oxford: Clarendon Press, 1975; European Expansion and Law: The Encounter of European and Indigenous Law in 19th- and 20th-Century Africa and Asia / Eds W. J. Mommsen, J. d. Moor. Oxford: BERG, 1992. P. 15–38. Для критического обсуждения см.: Merry S. E. Law and Colonialism // Law & Society Review. 1991. Vol. 25. № 4. P. 889–922; Benton L. A. Law and Colonial Cultures. P. 8–10.

244

Benton L. A. Law and Colonial Cultures. P. 22.

245

Fisch J. Law as a Means and as an End: Some Remarks on the Function of European and Non-European Law in the Process of European Expansion // European Expansion and Law: The Encounter of European and Indigenous Law in 19th- and 20th-Century Africa and Asia / Eds W. J. Mommsen, J. dе Moor. Oxford: BERG, 1992. P. 32.

246

Merry S. E. Legal Pluralism. P. 875. Для обсуждения примера Британской Индии см.: Randeria S. Entangled Histories: Civil Society, Caste Solidarities and Legal Pluralism in Post-Colonial India // Civil Society: Berlin Perspectives / Ed. J. H. Keane. New York: Berghahn Books, 2006. P. 213–242.

Выделяя триаду исламского (адат), обычного и государственного права, исследования, посвященные изучению мусульманского опыта, значительно расширили рамки анализа правового плюрализма в колониальном контексте 247 . Однако такая классификация проблематична. Во-первых, как и идея двойственности правового поля у колонизаторов и колонизированных, такое разделение на три правовые сферы не соответствует юридической практике. Участники правового процесса считали себя членами более чем одного правового сообщества, и поэтому они регулярно обращались к различным правовым институтам – подобное пересечение границ между правовыми сообществами заставляет усомниться в существовании упорядоченных правовых систем 248 . Во-вторых, любой случай правового плюрализма может быть интерпретирован по-разному. Например, государственное право может иметь четко установленные отношения с адатом и религиозным правом, но при этом с точки зрения ислама или другой религии конкурирующие правовые порядки будут рассматриваться в совершенно ином ключе 249 . Таким образом, правовой плюрализм – это также и множественность представлений о правовом плюрализме.

247

Auch E.– M. Adat, Shari’a, Zakon Zur; Rechtspluralismus in der Islamischen Welt: Gewohnheitsrecht zwischen Staat und Gesellschaft / Hrsg. M. Kemper, M. Reinkowski. Berlin: De Gruyter, 2005; Benda-Beckmann F. von. Pluralismus von Recht und Ordnung // BEHEMOTH-A Journal on Civilisation. 2008. B. 1. Nr. 1. S. 58–67.

248

Benton L. Law and Colonial Cultures. P. 8.

249

Benda-Beckmann F. von. Pluralismus von Recht und Ordnung.

В-третьих, ни один из сосуществующих источников и систем права нельзя рассматривать как нечто однородное и неизменное. Практически в любом культурном контексте государственное право представляет собой мозаику правовых систем 250 . Социальные историки и антропологи права также оспаривают дихотомию государственного и обычного права: они опровергают утверждения об обычаях как об «орудии слабых» и демонстрируют участие государства в возведении определенных обычаев в ранг закона 251 . Как правило, в любом наборе нормативных предписаний все они опираются друг на друга и приспосабливаются друг к другу. Примеров тому множество и в случае Российской империи. Охват и значение государственного права менялись и разнились от региона к региону. Адатское право на Северном Кавказе, например, было сначала исламизировано местными элитами в период с конца XVIII до середины XIX века, а затем русифицировано имперскими чиновниками, которые стремились остановить растущий интерес к исламу 252 . Получившийся в результате правовой порядок представлял собой эклектичную смесь из разнообразных правовых источников и практик.

250

Benton L. Law and Colonial Cultures. P. 13–14; Aguirre C., Salvatore R. D. Introduction: Writing the History of Law, Crime, and Punishment in Latin America // Crime and Punishment in Latin America: Law and Society since Late Colonial Times / Eds R. D. Salvatore et al. Durham: Duke University Press, 2001. P. 1–32.

251

Diamond S. The Rule of Law versus the Order of Custom // Social Research. 1971. Vol. 38. № 1. P. 49–51; Hartog H. Pigs and Positivism // Wisconsin Law Review. 1985. P. 912–919.

252

Babich I. L. Die Rolle des Gewohnheitsrechts in der russischen Politik im nordwestlichen und zentralen Kaukasus: Geschichte und Gegenwart // Rechtspluralismus in der Islamischen Welt: Gewohnheitsrecht zwischen Staat und Gesellschaft / Hrsg. M. Kemper, M. Reinkowski. Berlin: De Gruyter, 2005. S. 261–263; Auch E.– M. Adat, Shari’a, Zakon Zur. S. 292, 306.