Империя
Шрифт:
– Леонид, извини меня, я не хотел… – тихо пробормотал центурион, и продолжил: – Заходи, не бойся.
Леонид, молча и с опаской, медленно открыл дверь и прошел в комнату, где сидел Корнелий.
– Хозяин, то есть Корнелий, я вам принес поесть, а то вы уже сутки, как спите. Вот я и решил вас разбудить. Вы очень плохо спали, ворочались и то и дело что-то кричали. Луций боялся заходить к вам, и лишь сидел у дверей, пока я не отвел его в комнату. А между тем вы же ничего не ели, как пришли. Вот я и подумал, что вам не помешало бы подкрепиться и набраться сил. Да и крики ваши уже стали пугать всех нас. Думали, мало ли что с вами может произойти. Вот и пришлось вас потревожить. Вы уж простите меня.
– Не извиняйся. Спасибо тебе, Леонид, – тронутый такой заботой, проговорил Корнелий. Ты прав, поесть совсем не помешает, хотя, если честно, кусок, наверно, в горло не полезет.
– Да, я вас понимаю. После всего пережитого вами оно и не удивительно, и все же надо попытаться что-нибудь съесть, – участливо сказал Леонид.
– Да, согласен, надо, так что, если тебя не затруднит, принеси мне еду сюда, я что-то неважно себя чувствую.
– Конечно, – Леонид развернулся
– Спасибо тебе и еще раз извини меня за то, что напугал тебя.
Бывший раб, повернувшись в пол оборота, посмотрел на Корнелия и с легкой улыбкой понимания кивнул ему головой, после чего вышел и закрыл за собой дверь.
Так прошел первый день одного из солдат Рима, вернувшегося домой. Но и у других судьба была не сладкой и даже местами хуже, чем у Корнелия. Кто-то был силен и выдержал испытание, кто-то сломался и пустил свою жизнь под откос, не стал бороться с теми сложностями, которые свалились им на голову. И в этом не было их вины. Они особо заслуживали низкого поклона за свое нечеловеческое терпение. И за стойкость характера, который все же не дал таким, как Корнелий, сложить руки, смириться и плыть по течению жизни, пока она не сбросит их водопадом в бурлящую пучину людского презрения и непонимания, не утянет на самое дно в водоворот отчаяния без права выбраться на поверхность. На дно, где они, лежа под грузом прошедшей жизни, будут захлебываться от его тяжести, не имея возможности реабилитироваться и вернуться к прежнему существованию. И таких, отчаявшихся, было больше, чем тех, кто, подобно Корнелию, смог выбраться. Человек слаб, слаб перед лицом проблем, которые встают у него на пути непроходимой чащей. Он может быть силен в бою и храбро, смеясь смерти в лицо, идти вперед. Может тащить непосильный груз, работать день и ночь без устали, но сдаться перед простыми бытовыми проблемами, глупыми чиновниками, всеобщим непониманием – перед страной, которая выкинула его на задворки жизни, хотя он для нее сделал гораздо больше, чем любой сенатор или наместник. Однако страна, которая не любит свой народ, не уважает простых людей, но кормит власть, которая служит лишь себе самой, разворовывая то, что ей попросту и не принадлежит, неизбежно катится к закату. Пока Рим был в своем зените, он не замечал, не хотел замечать тех, кто обеспечивал ему его могущество. Тех, кто тогда не пал в германских лесах и вернулся в родные края, ставшие для них чужими и враждебными. Все последующее время на протяжении своего долгого жизненного пути Корнелий и большинство других воинов, у кого остались семьи и дети, были обречены влачить жалкое существование. Они обивали пороги тех, кому раньше служили верой и правдой, в надежде за былые заслуги хоть как-то помочь своим детям. Они ходили, унижаясь перед глухими к их горю чиновниками, и, словно нищие, требовали себе подачек и взяток у людей, которые отняли у них все. Ходили, ходили и надеялись на будущее. Нет, не на свое будущее – им было уже все равно. Они ходили ради своих детей и верили в их судьбу, которая, по воле судьбы и богов, еще не была определена. По крайней мере, им так казалось. Так всем кажется. Но, по роковой воле случая, иногда за нас решают обстоятельства. И эти обстоятельства уже отметили для себя тех, кто приведет человечество к его закату.
Низкий поклон вам, воины былого Рима! Всем вам, воины!
Глава III
ДУШУ ОН ОТРАВИТ СЕБЕ САМ
Год подошел к концу. Он выдался для Корнелия, как и все предыдущие, малоудачным. После того, как римская армия потерпела сокрушительное поражение в Германии и новая провинция показала «кукиш» своим, так называемым, хозяевам, все у бывшего центуриона девятнадцатого легиона шло наперекосяк. Когда-то он служил Риму и надеялся, что его великая страна даст ему на старости лет военную пенсию, отступные и землю. Он жил, воевал и убивал ради того, чтобы его дети могли вырасти достойными людьми и продолжить дело, начатое их прадедами. Но, как оказалось на практике, обещания остаются обещаниями, а Рим, этот вечный город, быстро забывает своих героев.
Корнелий стоял и смотрел, как солнце скатывается за горизонт, расплываясь по небу красным кровавым закатом. Его взгляд был направлен в никуда, его мысли были далеки. О чем он думал? Скорее всего, о том, что завтра будет новый день, что его два сорванца пойдут учиться, что ему надо будет платить за школу, покупать им одежду и восковые таблички для письма. А еще нужно будет дать подарок учителю, и для этого снова и снова ходить к своим, унижаться перед бывшими друзьями, с которыми он некогда воевал, пил и веселился, прежде чем проклятое поражение не изменило все в его жизни. Корнелий не мог отделаться от ощущения, что это он виноват во всем случившемся. И, самое главное, все его винят за то, что он остался жив, за то, что он единственный командир, который хотя бы наполовину спас свою центурию, выведя ее из той мясорубки, в которую их привел Вар. Да, быстро забыли его те, кто клялся ему в дружбе с детства. Единственные люди, которые остались ему верны и сами прошли через все эти испытания – Ливерий и Кристиан. И как ему не хватает этого грубоватого, безжалостного и неотесанного Аврелия, который мог выполнить любую грязную работу, наплевав на нравы и обычаи и не страшась ничего. На которого всегда можно было положиться и спокойно сражаться в битве, зная, что он за спиной… Теперь все это в прошлом. А в настоящем будет новый день, и ему снова и снова придется ходить, выпрашивать и умолять. А ведь он – воин и большую часть жизни посвятил своей стране. Почему же теперь ему приходится кланяться тем, кто знает походы и сражения лишь по рассказам таких, как он? И снова ему придется смотреть в их унылые лица и равнодушные глаза, в которых будет написан надоевший вопрос: «Почему же ты не умер там, в том лесу, в далекой и неизвестной Германии?». И снова ему придется слушать бесконечное «подождите, мы все уладим».
К Корнелию не спеша, словно на цыпочках, подошел Леонид, в прошлом его верный раб, которого он захватил в далеком походе и который уже давно стал членом семьи, как и четверо остальных рабов в его хозяйстве. Корнелий даровал им всем свободу после возвращения, но ни один из них не покинул его. После смерти жены многие слуги сбежали, других силой увели соседи, видя, что в отсутствие хозяина вряд ли кто-либо вступится за его имущество. Остались лишь они, самые преданные.
Леонид был по происхождению то ли грек, то ли македонец – он и сам точно не знал. Попав в плен к центуриону, он особо не огорчился. Ведь воевал он как невольник, по приказу своего предыдущего господина, который был намного хуже Корнелия, как потом оказалось. Прожив почти всю жизнь в имении своего теперь уже бывшего хозяина, он зарекомендовал себя хорошим помощником, и Корнелий без опасений оставлял на него свое некогда большое хозяйство. А Леонид по совести присматривал за всем. Теперь же он нянчится с сыновьями центуриона. Он и еще четверо бывших рабов, а ныне свободных работников, имеют паи у Корнелия и работают за плату, возделывая и его, и свою землю и помогая вести теперь уже общее хозяйство, с которым Корнелию было все труднее и труднее справляться.
– Господин?
– Я много раз просил не называть меня так, зови меня по имени.
– Хорошо, господин Корнелий, – услышав это, центурион улыбнулся.
– Что ты хотел?
– Я пришел от имени всех нас узнать, как вы хотели бы отметить праздник в честь завершения сельскохозяйственных работ?
– Ах да, праздник, – вытирая слезу, чтобы никто не заметил этот признак слабости, произнес Корнелий.
В конце года, когда все работы заканчивались, для земледельцев наступало недолгое время веселья и отдыха. Люди приносили жертвы богам за хороший урожай и молились о том, чтобы следующая весна вновь порадовала их обильными всходами. Эти празднования длились неделю и назывались Сатурналиями. Существовало поверье о том, что когда-то очень давно миром правил бог Сатурн. Правил он справедливо и честно, и не было на земле ни бедных, ни богатых, ни рабов. А теперь только в этот праздник, который праздновался в Риме, рабам и дозволялось свободно шутить и веселиться наравне с их господами, пировать за хозяйскими столами и даже выбирать своего шуточного царя. Хотя в доме у бывшего центуриона давно уже не было рабов, а все слуги получили грамоты о свободе, их многолетние привычки остались прежними, и каждый год они просили Корнелия устроить им праздник, на что их бывший хозяин охотно соглашался.
– Ну, что ж, традициями мы живем. Не мы их придумали и не нам их отменять, – кашлянув, радостно произнес Корнелий. – Собирай всех за стол, неси вино и съестное. Гулять, так гулять.
– Господин… – произнес, было, Леонид, но тут же исправился, назвав наконец-таки Корнелия по имени:
– Корнелий, Маркус уснул. Мне его вести завтра в школу, а Луция я позову. Кстати… – почти уже уйдя, остановился Леонид и добавил: – Его опять избили соседские мальчишки. Вы бы поговорили с ним. Он наверху. Скорее всего, опять смотрит на ваши военные доспехи.
– Конечно, – немощно вздохнул Корнелий.
Он не понимал, почему грехи отцов ложатся на спины сыновей. Иногда он хотел задушить собственными руками тех, кто принижает его семью, но не мог. Знал, что он у детей один, и без него они пропадут. Оставалось терпеть и ждать. Ждать, когда боги снизойдут до его семьи и озарят ее своим божественным светом – может, тогда все наладится. С годами пылкость его пропала, воинственность ушла, осталась только заботливость и мысль о том, что сыновья все же будут жить лучше, чем он, что они добьются того, чего не достиг он. Возможно, они пройдут в лучах солнца и славы, осыпаемые лепестками роз, через арку победителей в самом Риме, и звуки труб и баранов огласят их триумф. Может, все же увидят они то, чего не увидел он. И кто-то из толпы, показывая на них пальцем, скажет:
– Вон там, впереди колонны в почетной когорте чуть позади полководца, идут два брата, Луций и Маркус. Их отец, центурион девятнадцатого легиона Гай Корнелий Август все же добился своего и сделал из них настоящих граждан Рима.
Когда-нибудь позже это, возможно, и случится. А сейчас нужно подняться к сыну, нужно отметить праздник, нужно подготовить Маркуса к школе. Все было нужно, и Корнелию на все это не хватало ни денег, ни сил.
Поднявшись наверх, он застал Луция сидящим на полу и смотрящим на старые отцовские доспехи, которые сначала висели, а теперь попросту валялись в углу пыльного чердака. Он не спеша подошел к сыну и, потрепав его за волосы и кряхтя от боли, сел рядом с ним. Они молча смотрели на груду металла, которая раньше спасала жизнь центуриону в боях, принося победу и славу своему владельцу. Корнелий не мог выдавить из себя ни единого слова. Хорошо, что Луций первым произнес: