Империя

Поворов Алексей Сергеевич

Всю дорогу до дома Корнелий винил себя в том, что не выступил тогда и не обвинил Арминия в предательстве. В том, что мог протянуть время до прихода Тиберия с легионами, но не сделал этого. В том, что мог предпринять хоть что-нибудь, но не предпринял.

Теперь же, по воле богов, ничего исправить уже было нельзя: никто не в силах исправить то, что уже совершено.

Подходя к дому, он увидел настораживающую картину, которую сначала принял за обман зрения и результат усталости, не дававшей ему покоя в связи с последними событиями. Но чем ближе он подходил, тем больше он убеждался в реальности своего видения. Вскоре его заметил один из рабов по имени Леонид. Корнелий всегда оставлял его за старшего и верил ему, как себе.

Никогда этот раб не подводил его.

– Хозяин! Господин Корнелий! – подбегая к нему, громко кричал Леонид, который был почему-то в оборванной и потрепанной одежде.

– Леонид? Что здесь случилось?! – громко и как-то обреченно проговорил Корнелий и, не дожидаясь ответа, спешно и с некоторой опаской прошел мимо раба, который встал как вкопанный.

– Где моя жена? Где мой сын? Где все остальные? Почему все разрушено?

– Господин, мы ничего не смогли сделать, – тихо произнес Леонид.

– Луций, сын мой! Оливия, жена моя! Где вы?! – заорал Корнелий на весь дом.

На его голос откликнулся Луций, который играл во дворе и, забегая на веранду, радостно зашумел:

– Папа, папа вернулся! – кричал он, подбегая к отцу. Корнелий в один миг подхватил сынишку, со счастливым криком поднял его и сделал несколько оборотов вокруг себя. Он крепко прижал ребенка к себе и лишь после этого поставил на пол.

– Как же я рад тебя видеть! Как ты вырос! А где мама? – с улыбкой проговорил он, трепля сына по волосам.

– Мама уехала, но оставила мне братика Маркуса. Леонид сказал, что его так зовут, только он совсем маленький и со мной не играет, а постоянно плачет. Пап, а что у тебя с лицом? Почему оно в болячках? Тебе очень больно?

– Уехала… – рука Корнелия опустилась, в ушах зазвенело, тело бросило в холодный пот. Он посмотрел на сына и продолжил:

– А где твой братик?

– Да он спит вот в той комнате, – показывая пальцем, проговорил Луций.

– Хорошо, Луций. Иди, поиграй пока. Я скоро к тебе подойду, – стараясь улыбаться, ответил Корнелий.

– Папа, а ты больше не уйдешь? Ты же не уедешь, как мама? – с опаской проговорил он и посмотрел на отца.

– Нет, сынок, я с тобой. Теперь до конца с тобой. Обещаю, – ответил Корнелий сыну, глядя в его не по-детски серьезные глаза, и снова повторил: – Я обещаю, Луций.

Дождавшись, когда паренек убежит играть, он направился в комнату, где мило спал его младший сын. Тихо, почти не слышно, он подошел к колыбели и заглянул в нее. Там, сопя и насасывая палец, лежало то, что оставила ему его любимая жена – Маркус, младший сын. Его сын.

– Так значит, тебя зовут Маркус, – тихо произнес Корнелий, боясь разбудить малыша и глядя на него, словно завороженный. Сердце воина дрогнуло, из его глаз непроизвольно потекли слезы. Решительно смахнув их рукой, он пошел к Леониду.

– Леонид! – выйдя на улицу, чуть на повышенных тонах произнес Корнелий.

Раб вздрогнул и направился к хозяину, смотря на него испуганным взглядом.

– Да, господин? – тихо произнес он.

Корнелий подошел к полуразломанной скамейке и присел на нее. Обхватив голову руками, он закрыл глаза, и, подумав немного, произнес:

– Оливия, моя жена, она… – но не осмелился произнести то, что боялся услышать.

– Мне очень жаль, господин. Это самое большое горе, которое могло случиться, – тихо проговорил Леонид.

– После того, как страшная весть достигла Рима, и все узнали о том, что случилось, о том поражении… – пытаясь подбирать слова, немного заикаясь и не глядя на своего господина, говорил раб, – по городу поползли нехорошие слухи. В гневе император издал указ о том, что все выжившие в битве больше не являются гражданами Рима и на них не распространяются законы. Мы думали, что вы погибли. Все так думали. Даже ближайшие соседи, с которыми мы были в отличных отношениях, пришли грабить нас, узнав об этом нелепом указе. Все хотели урвать свой

кусок. Катон увел лошадь и корову и прихватил с собой двух рабов. Еще троих убили, поскольку они пытались отстоять ваше добро. Птолемей разворовал амбар и забрал подготовленное на посев зерно, так что мы в этот год жили впроголодь. Слава богам, мы были такие не одни и помогали друг другу. Любой, кто знал дома оставшихся без кормильца и защиты императора Августа, мог попросту грабить нас, наживаясь на нашем горе. Мы ничего не могли поделать. Их было слишком много. Они оставили нас в покое, лишь когда уже совсем нечего было взять. Вскоре указ отменили, но утраченного уже не вернуть. Солдаты начали наводить порядок, но от этого стало еще хуже. Они грабили нас не меньше других. Когда они пришли, я спрятался в погребе с вашей женой и сыном. Мы вылезли под покровом ночи, только после того, как убедились в том, что все позади. Двое ваших слуг были убиты: солдаты ради развлечения приколотили их строительными скобами к яблоне. Хорошо еще, что остальным я приказал спрятаться в овраге. Хозяйство было окончательно разграблено. Все, что осталось, – это пара коз да десяток кур. Плюс еще то, что осталось на полях. С земли они ничего не взяли, хотя и пожгли многое. Хорошо, что урожай на тот момент не созрел. Впрочем, и это не самое важное. Главное, что после всего пережитого у вашей жены начались схватки, и я понял, что дело плохо. Я побежал по соседям и ближайшим лекарям, чтобы найти хоть кого-то, кто бы помог вашей жене, но никто так и не откликнулся. Когда роды закончились, и я радостно сообщил Оливии о том, что у нее родился сын, она улыбнулась и произнесла его имя: она назвала его Маркус. Ваша жена дала жизнь этому ребенку, расплатившись за нее своею. Как ни печально, но это так. Простите меня, я сделал все, что мог. Я с радостью отдал бы свою жизнь за хозяйку, но это не в моих силах. Сейчас уже все поутихло и позабылось. Мы с оставшимися слугами потихоньку поднимаем хозяйство. Я рад, что вы вернулись, и искренне счастлив, что вы живы, господин, – опустив голову, окончил свой печальный рассказ Леонид, встал на колени и замер, боясь пошевелиться.

Дослушав раба, Корнелий еще какое-то время сидел неподвижно. Для него это был огромный удар, но только скупые слезы выдавали его чувства. Они иногда капали на сухой песок, стекая по его щекам и оставляя на земле почти незаметные следы, быстро испарявшиеся на полуденной жаре. Центурион сидел и не мог поверить в происходящее. Ему казалось, это был страшный сон. Сон, который теперь всю жизнь не будет давать ему покоя.

В воздухе стояло такое напряжение, что от него можно было сойти с ума. Окружившая их зловещая тишина так давила на голову, что казалось, еще чуть-чуть, и она лопнет.

Что-то словно надломилось в душе Корнелия. Просто хрустнуло и сломалось, как ломается сухая ветка под ногой – легко и непринужденно. Жить ему не хотелось. Он думал о том, почему не кинулся на меч тогда, в том лесу. Почему живет сейчас, когда все вокруг презирают его. Государство оставило его без защиты, несмотря на то, что он отдал ему столько лет службы, и никто не мог укорить его в трусости или назвать плохим воином. Теперь же каждый имел право плюнуть ему в лицо, и он ничего не мог с этим поделать. Если уж соседи, бок о бок с которыми его семья прожила всю жизнь, не постеснялись надругаться над его домом, то что и говорить об остальных.

Корнелий открыл глаза и посмотрел на Леонида, который все еще стоял перед ним на коленях. Затем он перевел взгляд на веревку, болтавшуюся на обгоревшем сарае, и на дерево, на котором были убиты его слуги. Центурион недобро усмехнулся. Он встал и направился уверенным шагом к сараю, не обращая внимания на изумленные глаза своего раба, обошел его и поспешно зашагал к яблоне. Но тут из-за угла дома выскочил Луций и, увидев отца, прокричал:

– Папа! Ты куда-то уходишь? Ты же обещал мне, что больше не оставишь нас!