Имперский раб
Шрифт:
«А дед-то, видать, здесь в немалых чинах, раз чайханщик так расстилается!» – подумал Ефрем.
Не спеша потягивая чай, Ефрем поведал свою историю и разглядывал старика, назвавшегося Назаром. Его новый знакомец был, хоть и крепкий, но глубокий старик. Белая окладистая борода, густые седые брови и усы, выцветшие, когда-то карие глаза и морщинистое коричневое лицо. Ефрем искал в нем характерные русские черточки и не находил, и оттого чувствовал себя неловко. Назар заметил это и, когда Ефрем закончил свой рассказ, усмехнувшись, поведал о себе так:
– Что, вьюнош, не признаешь во мне россиянина?.. Да ты, брат, не смущайся. Как у нас на Яике говаривали – мы хоть и российские, но из казаков. Да, да, я – Назар, сын Иванов, по прозванию Бударин – яицкий казак. Теперь такой же бывший, но топчибаши
– Сколь лет-то тебе, отец?
– А почитай уж за восемьдесят три в энтот год перевалит. Годов этак с шесть десятков, поди, будет, как нас с Яику сотни две отрядили в команду князя Бековича-Черкасского. Тогда царь Петр Алексеевич послал его походом на Хиву, под видом посольства. Нас как проводников и приладили к сему войску. Ну, подошли мы к Хиве, только хивинский хан не поверил Бековичу. Ночью они нас окружили, многих и самого Бековича побили. Казаков поймали, сотни с полторы, в Бухару вывезли, и хану тогдашнему Абдул-Фаизу подарили. Кто русский, кто казак, здесь хоть и различают, но все едино всех русскими кличут. Хан Абдул-Фаиз был хитрый и умный правитель. Он нам разъяснил, что ежели отпустит нас, то мы в малом числе и без оружия киргиз-кайсацкими степями не пройдем. Нас либо побьют, либо снова в плен поимают и продадут куда попало порознь. А кому случится домой добраться, то потерявши командиров да добровольно отпущенных врагом гнев и немилость лютая от царя ожидают. Как рабы мы ему не нужны. Тут и предложил он нам стать людьми вольными и, дав присягу, вступить в его личную охрану. Задумались мы крепко. Ведь, куда ни кинь, не жаловали на Руси казаков-то. Царь Петр Алексеевич крутенек бывал: что казака, что солдата любого могли враз беглым объявить и тогда дыба и плаха… Словом, порешили мы – раз хан нам утеснений не чинит и даже пленных нас не обижает, и жаловать нас больше прежнего обещает, и свою особу доверяет охранять, значит, со всем уважением к нам как к воинам. Присягу мы ему на верную службу принесли. Рассуждали так: коль мы не рабами здесь жить станем, то со временем, у кого семьи дома остались, тех через купцов вывезти можно, а то и просто послать к ним гостинца. А бог даст, и вовсе со временем с честью и богатством возвернуться, как и в прежние времена у казаков бывало.
– А что, и вправду бывало такое? – спросил Ефрем.
– Бывало, конечно, и не раз. И у турков, и у персов казаки с Дона, с Яику в службе состояли у разных правителей и больших, и малых… Издавна составляли ватаги и либо нанимались в службу воинскую, либо грабили – это как получится… Да ты слыхал ли про Ермака-то?
– Как же, слыхал.
– Ну, так он тоже поначалу царские и купеческие караваны на Волге шарпал, а потом нанялся к Строгановым со всей ватагой служить, потом на царевой службе радел… Про это у нас, у казаков, из рода в род передается предание.
– Да и я слыхал, будто Булавинцы-казаки после того, как их Петр Алексеевич побил, тоже в Персию подались и тамошнему шаху до сей поры служат, – подхватил Ефрем.
– Да-а, тогда замятня на Дону была знатная…
Старик помолчал недолго и продолжил:
– Так мы и порешили – коль неизвестно, что нас ожидает дома, то от добра, что само в руки идет, бегать не пристало. Стали служить здесь.
Назар снова замолчал, отпил чай из пиалы и задумался. Молчал и Ефрем. Чайхана мерно гудела. Кто шумно и нещадно торговался, кто спорил, кто завороженно слушал своего соседа, разинув рот. Сновали подавальщики, за ними зорко следил чайханщик. Впрочем, он не забывал и за гостями присматривать, угадывая состояние души и кошелька посетителя. Отказу не было никому. От заказа зависело место и услуга, а раб ты или господин, не имело значения. Ловкость чайханщика заключалась еще и в том, чтобы так угадать соседство гостей, чтобы взаимная неприязнь их не была для них же заметной. Здешние негоцианты и кабатчики умели выжать из дела всю выгоду до капли. Лесть с одновременным воровством было привычным состоянием души торговых людей.
Во дворе караван-сарая, сидя на голой земле, жались в тень рабы и прислуга тех, кто отдыхал в чайхане. Кто быстро ел скудную свою пищу, кто дремал, а кто просто тупо смотрел себе под ноги, свесив голову.
– Неужто ни разу домой не потянуло? Ты прости уж меня, отец, Богу-то ты какому ноне молишься?
– Да ничего, спрашивай!.. Веру свою я не менял. И скажу тебе по совести – здесь не больно-то и спрашивают, какой ты веры, особливо ежели ты раб. Волнует всегда и более всего твоя верность, а не вера. Ежели поверят, то молись кому хочешь. Ихную веру не обижай… Бывает, конечно, что и притесняют, но то все более по самодурству. Но ежели нужно в поход войско набирать или в бою своих подбодрить, то тут уж держись – всех супротивников объявят неверными.
Назар помолчал недолго и, засмеявшись, продолжил:
– При этом может так случиться, что половина набранного войска будет из гулямов-иноверцев!
Назар выплеснул на глиняный пол чайханы остаток остывшего чая, ничуть не заботясь о соседях, налил свежего. Оторвал от виноградной кисти на подносе крупную ягодину, смачно обсосал ее и косточку так же без церемоний выплюнул на пол. Ефрем заметил, что вольное поведение его нового знакомца замечают все, но никто виду не подает.
– Ты, я смотрю, сметливый. Все примечаешь… Говоришь, не тянет ли на родину?.. Как не тянуть, я порой так по Яику тоскую, спасу нет. Реку каку завижу, сразу отроком себя чувствую и бросится хочется купаться… Тогда тоска… Но, там – я червь, а здесь сам себе хозяин! Здесь мне за труды мои ратные почет и достаток. А дома?.. Бояре из Москвы только и знают, что – поди, куда пошлют! Казаков что своих холопьев держать мыслют!.. Здесь слышно снова, кажись, казаки в России бунтуют, а?
– Да, бунтовали. Только не все это казаки были, хотя у них-то и занялось. Там все гулящие заводили, а остальные все более от отчаянности.
– Гулящие, говоришь? Нешто гулящие – это особый народ такой родится? Отколь они берутся-то, гулящие?.. Вот и я, и товарищи мои, дабы в гулящие не подаваться, увидали, что в здешнем царстве нам не только дело предложили, но и по заслугам награду. Многие, и я тако же, семью свою, жену с дитем вызволил к себе через купецкие караваны. Были которые и здесь обженились, были и те, кто веру сменил. Многие, и я тоже, не меняли. Но и прочих я не виню – вера, она в душе, а душой Бог только и ведает, он лучше людей укажет, кому в кого верить. Так что, вот тебе и тоска моя и радость.
Помолчали оба. Ефрем, пожевывая урюк, спросил:
– Слыхал я, что многие из твоих товарищей весьма знатны на здешней службе сделались?
– Верно. Мы служить хану подвязались в его охране и в военном походе, акромя против России. Ему это весьма выгодно было, так как он на Россию-то и не помышлял никогда. Ему со своими-то соседями всегда битв хватало. Но и щедр он к нам был немало. Жаловал и деньгами, и сукном, и землею…
– И рабами?
– И имя тоже! – повысив голос, ответил Назар. – Не я сие придумал… К тому же хозяин хозяину рознь.
«Ну, ну! Я уже это и ранее, и сегодня видел», – подумал Ефрем. Вслух спросил:
– Слышал я, что кто-то из вас большую должность правил?
– Да, в России такого не дождался бы. Над нами старшим поставлен был наш же, по прозванию Каплан. Казак храбрый и умный. Однажды киргиз-кайсаки числом тысяч пять неожиданно подступили к Бухаре. Хан не успел войско устроить как следует, все заперлись в городе. Делали вылазки, из пушек палили – не могли отбиться. В пять раз киргизов было более нашего. Тогда и предложил Каплан хану за знатное вознаграждение избавить город от осады. Ночью вышли мы тайно из города числом сот пять, с конями, добрыми ружьями и спрятались в камышах, у реки. На рассвете с диким воем напали на киргизов врасплох. Те от неожиданности, побросав все, бежали. Тогда и жители присоединились к нам. Числом до двух тысяч. Гнали мы тогда киргизов дня три. Спаслось их до тысячи, не более. Остальных побили или в полон побрали. Народ бухарский тогда нас приветствовал по возвращении, как избавителей. Хан наградил Каплана титулом тоскобая, то есть князя и дал в управление город Ванкент с уездами… И я тогда землю получил знатную и чин свой полковничий.